Кто в тереме? - [27]

Когда Бурлакова навещал, например, разъяренный шеф, дверь по-шаляпински ухала и долго сотрясалась мелкой дрожью, и тогда с инфернальным скрипом открывалась дверца шкафа, темной же полировки, – словно дверь в преисподнюю. Шкаф, вероятно и очевидно, был ровесником письменного стола.

Открывшись, дверца являла присутствующим мрачное нутро шкафа, с различными предметами форменной одежды хозяев кабинета, развешанными на плечиках. А на нижней полке – выстроившиеся в ряд берцы и туфли, хорошо пожившие, но блестящие, как новенькие. Доводилось тут стаивать в свое время даже кирзачам.

Обувка смазывалась щедро, немало гуталина доставалось и на долю полки. Пористая, из ДСП, со временем она пропиталась едучей обувной мазью, стала черной и блестящей, словно антрацитовая плита. У посетителей в головах вихрем проносился ассоциативный ряд, но у всех разный. У законопослушных: уголь – печь – тепло – зима – елка… У тех, чьи рыльца были в пуху: уголь – отбойный молоток – товарняк – теплушка – Сибирь – лесоповал…

Из шкафа медленно начинал заползать в кабинет специфический мужской дух, состоящий из смеси брутального одеколона «Шипр», уксусного запаха ваксы и тяжелого – заношенной обуви. Этот запах был настоян на десятилетиях и для коллег Бурлакова привычен, почти не ощутим, но посетители при распахнутом шкафе долго в кабинете не выдерживали.

Теоретически, дверца должна была фиксироваться бумажным листом формата А-4, многократно сложенным в толстенький квадратик. Но от длительного использования квадратик истончился и истрепался. Он фиксировал дверцу уже не столь добросовестно, и от регулярных мощных ударов входной дверью и сотрясения стен шлепался на пол. Шкаф начинал медленно открываться, вещая скрипучим гласом судьбы: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

Иногда в голову Бурлакова закрадывалась мысль, что этот феномен, наполовину природный, наполовину рукотворный, способствовал повышению процента раскрываемости преступлений. Хозяева кабинета злостно использовали особенность шкафа как фактор физического и психологического давления на подозреваемых. Проще говоря, давили на психику. Иногда при открытом шкафе удавалось чрезвычайно быстро «расколоть» не слишком закоренелых правонарушителей.

«Шпингалет надо присобачить. Или крючок какой-то», – в очередной раз автоматически подумал Бурлаков. Операция откладывалась со дня на день, в том числе и из-за отсутствия времени.

Как у всякого нормального опера, у него было сразу несколько дел в производстве. Тот факт, что по громкому, весьма впечатляющему обывателей, наименованию должности он был целым заместителем начальника районного угро, не освобождал Бурлакова от необходимости самому заниматься разыскной работой и раскрывать преступления.

Конечно, львиную долю вели оперативники рангом пониже, но далеко-далеко не все. Тем более, в штате постоянно появлялись то вакансии, то заболевшие, то отпускники, то выехавшие на сессию студенты-заочники, а сейчас была даже одна декретница.

На столе перед капитаном лежало несколько папок с материалами, которыми на ближайшее будущее обеспечили его криминальные реалии родного Артюховска. Следуя многолетней привычке, он набрасывал в блокнот план на сегодня. Начальными пунктами шли безотлагательные мероприятия, в конце – не столь срочные. Первым пунктом на сегодня было обозначено посещение технологического колледжа.

Опрошенная младшим лейтенантом Лысенко, малолетняя свидетельница Катя Семченко стояла насмерть: она видела Юльку и Киру в день нападения на Юлькину бабушку. Иногда Катька поглядывала за спину беседовавшего с ней «дядьки мента». За спиной Лысенко мать, в принципе не возражавшая против опроса дочери полицией, исподтишка грозила кулаком правой руки, а указательным пальцем левой показывала на рот – захлопни, мол!

Но Катька еще не успела впитать житейскую мудрость взрослых: меньше видишь – крепче спишь. Она пока хорошо усвоила только только ту часть родительской и школьной педагогики, где говорилось о честности в общении со старшими. Всякие тонкости насчет выборочной откровенности давались ребенку сложнее. Да и законы добрососедства, кумовства и землячества были ей, по счастью, еще неведомы. Поэтому Катька уверенно повторила то, о чем ранее рассказала Людмиле Петровне.

Вторым пунктом в плане-минимуме Бурлакова следовал обход старых дач, в связи с делом Херсонского… Мало ли… Повстречается приехавший с инспекцией на свой участок дачник, которого еще не удалось опросить по месту проживания, и который что-то видел неординарное. Или уже опрошенный вдруг вспомнит какую-то деталь. Да и вообще, было желание еще раз осмотреть место происшествия, благо – дождь прекратился. Вроде бы… Надолго ли?

И да, там же есть еще одно дело. Осмотреть дачу Легостаева. Хозяина пока не удается найти и опросить, хотя его и подали в розыск.

Последним пунктом в плане значилась еще одна беседа с директором Музея купеческого быта Мирюгиным Никитой Михайловичем.

Вадиму Сергеевичу Бурлакову минуло 46 лет. Он достиг «ведомственного» пенсионного рубежа и мог в любой момент закончить карьеру по выслуге лет. Но пока что с погонами расставаться не собирался, как это сделали многие его коллеги, дослужившие «минималку» и разбредшиеся по охранным структурам, службам безопасности фирм и фирмочек.