Кто в спальне король? - [21]

Так продолжалось какое-то время, но однажды в ясный, солнечный день, похожий на те дни, что стояли сейчас, только более холодный и ветреный, поскольку весна еще не отвоевала полностью свои права у зимы, Алан сообщил мне с загадочным видом:

— Сегодня открывается выставка «двадцатки» на Малой Грузинской!

Я никогда еще не бывала в залах на Малой Грузинской и о «двадцатке» имела довольно смутное представление, полученное из обрывков разговоров. Знала только, что так называют какую-то группу молодых художников. Алан, заметив мое смущение и любопытство в глазах, с улыбкой воскликнул:

— Ты обязательно должна это видеть! Конечно, прорваться туда нелегко, но я что-нибудь придумаю. Нельзя допустить, чтобы в твоем образовании был такой пробел!

И он придумал. Мы отправились на Малую Грузинскую.

К входу в знаменитый подвал знаменитого дома тянулась огромная очередь. Алан, оставив меня на попечение Миши и Жоры в самом хвосте, тут же куда-то исчез. А я стала с интересом наблюдать за толпой, которая терпеливо, очень медленно, почти незаметно, продвигалась вперед по узкому переулку. Люди тут были самые разные — молодые и пожилые, одетые кто броско, кто скромно, но всех их объединял живой блеск в глазах и какая-то явно ощущавшаяся общность интересов. Я слышала обрывки разговоров, в которых непрерывно звучали цитаты из культовой повести Вениамина Ерофеева «Москва — Петушки», из песен Владимира Высоцкого. Ерофеева любовно называли Венечка, Высоцкого — Володя. Жора тронул меня за рукав.

— Маша! А ты знаешь, что Высоцкий живет в этом доме?

— Нет, — прошептала я в изумлении. В какое же невероятное место меня привели! Я ощутила себя вдруг крошечной песчинкой в огромной глыбе живой истории. Пусть совсем маленькой, но все же и я была какой-то частью великой истории. А вдруг мне посчастливится, и я, стоя в этой безумной очереди, увижу еще и Высоцкого? Вдруг он случайно, именно вот сейчас, выйдет из подъезда?

— Ты была хоть раз на его концерте? — спросил Жора.

— Нет, не приходилось, — ответила я, почувствовав жгучий стыд за свой очередной пробел.

— Значит, сходим, — уверенно сказал Жора.

— Послушай, — вдруг спросила я, искушаемая тайным любопытством, — а почему Тамара не пошла с нами?

— Да она наверняка уже там! — высказал предположение Миша.

— А как же она прошла? — удивилась я.

— У нее — свои каналы, — усмехнулся Костя и с уважением добавил: — Она, если захочет, и сквозь стену пройдет.

Мне стало немного неприятно от этих слов, но я не подала виду.

Тамара вообще вызывала у меня не совсем здоровый интерес, в котором явная антипатия смешивалась с тайным восхищением. В этой девушке было то, чего так не хватало мне самой — раскованность, свобода в общении, удивительное знание тех вещей, которые у всех на слуху. Кроме того, она была еще и язвительна, остроумна, говорила всегда к месту, а своими едкими остротами неизбежно попадала в цель. Я, конечно же, побаивалась ее языка, но, к счастью, пока ни разу не стала целью Тамариного изощренного остроумия. Скорее всего, Тамара просто не замечала меня. Или делала вид, что не замечает. Но, как бы там ни было на самом деле, я почему-то в глубине души была уверена, что когда-нибудь нас жизнь еще столкнет, когда-нибудь наши интересы и пути пересекутся, и думала об этом с тревогой.

Очередь по-прежнему почти не двигалась, но вдруг откуда-то из толпы выглянул Алан и замахал рукой.

— Осторожно, по одному — за мной, — скомандовал Миша.

И все мы трое, цепочкой, стараясь не привлекать к себе внимания остальных людей из очереди, двинулись к входу в заветный подвал.

В довольно просторном помещении, где разместилась выставка, было невероятно тесно от обилия посетителей. Народ толпился у картин, заслоняя их, и чтобы что-то увидеть, приходилось протискиваться в освободившиеся щели. Здесь же, у своих работ, ходили художники, которые охотно общались со зрителями, вступали в беседы, отвечали на вопросы. Атмосфера была очень живой, творческой, какой-то непринужденной, но более торжественной, чем в мастерских, и я с радостью впитывала эту необычную атмосферу. Картины, конечно, поражали меня, но мое сознание к тому моменту было уже подготовлено, и ни вызывающая плакатность, ни жесткий натурализм в сочетании с фантастической романтикой его не шокировали. Я с огромным интересом разглядывала детали картин, пыталась понять, какая в них использована техника, восхищалась смелыми сочетаниями цвета, в общем, воспринимала эту живопись как профессионал. Алан одобрительно улыбался, потом вдруг исчезал в толпе, с кем-то оживленно разговаривая. Я заметила, что и здесь у него много знакомых — к нему подходили художники, пожимали руки, и видно было, что встречаются они не в первый раз. Вдруг Алан протиснулся ко мне, взял за руку, от чего я испытала легкую, приятную дрожь, и куда-то потащил за собой.

— Идем. Покажу тебе самое интересное, что есть на этой выставке.

— А что это? — спросила я.

— Сейчас увидишь!

Вскоре мы оказались в другом зале, поменьше, где звучала удивительная музыка. Я огляделась и увидела в углу очень молодого паренька за небольшим синтезатором. Он самозабвенно извлекал из инструмента странные, неземные звуки, и казалось, на развешенных здесь полотнах под эту музыку происходит какое-то движение, они словно живут, меняются на глазах. На моих глазах происходило настоящее чудо. Я замерла перед летящим в небе диковинным садом. Что это — космические цветы, цветущие метеориты? От картин и от музыки захватывало дух. Я, как зачарованная, переходила от одного полотна к другому, читая странные названия — «Человек и космос», «Бог во мне», «Жизнь и смерть», «Нервы земли»… Во мне рождалось какое-то щемящее чувство, и совсем другой, нездешний мир открывался передо мной. Казалось, человек, который написал эти картины, сам — пришелец из космоса или из будущего, он как будто видел и космос, и землю, и человека как бы изнутри, заглядывал за пределы человеческого разума и знал тайну мироздания, которую пытались разгадать многие поколения людей. Мои представления о мире, в котором я жила, пошатнулись еще раз и с новой силой. И едва не опрокинулись. И тут мой взгляд остановился на человеке, сидевшем на полу рядом с картинами. Худой, тонкое лицо, удивительно добрый и какой-то просветленный взгляд, черты, почти иконописные, длинные темные волосы, борода. Черный, свободный свитер, костлявые руки с длинными, тонкими пальцами высовываются из рукавов и живо жестикулируют. Он увлеченно что-то говорил, а рядом с ним, на корточках, сидела Тамара. Сзади подошел Алан, положил руку мне на плечо.