Кто-то смеется - [13]

— Только не поднимай хиппежа, ладно? Здесь и так последнее время неспокойно.

Борис спал в гамаке под соснами, и Леля решила воспользоваться его отсутствием и поболтать со старшей сестрой, как они это делали раньше.

Она босиком поднялась в мансарду, обе комнаты которой отдали в распоряжение молодоженов.

Дверь в спальню была приоткрыта. На полу валялись рулоны обоев и Ксюшины тряпки. Крепко пахло «Иссимиаки».

Леля вошла и остановилась возле кровати, залюбовавшись спящей сестрой. Темно-пепельные густые волосы разметались по подушке мягкими волнами, руки раскинуты, точно два легких крыла, ноги прикрыты наискосок простыней — левая сверху правой и чуть-чуть согнута в колене. Словно Ксюша собралась поклониться публике после выступления. Леля невольно подняла глаза на фотографию над кроватью — Ксюша в розовой пачке с охапкой цветов. Такой сестра была в восемнадцать лет, когда навсегда простилась с профессиональным спортом, не выдержав сумасшедшего ритма и постоянных травм.

Стараясь не скрипнуть половицей, Леля подошла к раскрытому чемодану, стоявшему на полу возле окна. В нем кучей валялись мужские рубашки, пестрые плавки, разноцветные штаны, журналы с обнаженными красотками, ноты. Словом, в спальне царил хаос, и Леля удивилась — Ксюша с детства отличалась аккуратностью, к чему ее, видимо, приучили частые поездки. От вазы с белыми розами, которые ей вчера прислал Достигайлов, за версту разило мочой. Леля брезгливо сморщилась и присела на край кровати. Она всегда так делала, если заставала сестру спящей. Если сон крепкий, не проснется, ну а если начнет просыпаться, какая разница, произойдет это сейчас либо через пять минут?

Лицо сестры казалось юным и безмятежным. Это от нее пахло «Иссимиаки» — рядом на полу стоял почти пустой конусообразный пузырек с металлическим колпачком. Леля отвинтила его и провела пальцем по шее и за ушами. Вздохнув, встала и нехотя побрела к двери. Внизу у лестницы столкнулась с отцом.

— Что ты там делала? — озабоченно, как ей показалось, спросил он.

— Ксюша спит. А мне так хотелось поболтать с ней. С этой проклятой светской жизнью мы скоро станем совсем чужими.

— Ты не видела ее сегодня?

— Нет. Тебя, между прочим, тоже. Доброе утро, пап.

— Доброе, малыш. Я поднимусь — может, ей что-то нужно.

Он поставил ногу на нижнюю ступеньку.

— Разве что новый флакон «Иссимиаки». Мне кажется, твоя старшая дочь принимает ванны из туалетной воды.

— Что ты выдумываешь?

Он смотрел на Лелю в упор. У него были острые, колючие зрачки.

— Пап, это правда, что ты пьешь по ночам?

Он неопределенно хмыкнул и отвернулся.

— А с Сурком у вас все в порядке?

— О чем ты, малыш?

— Обо всем на свете. И о творчестве тоже.

— Я окончательно завершил «Закат». Приходи взглянуть.

— Ты?

— А кто же? У меня никогда не было подмастерьев и учеников. Как ты знаешь, твой отец заданности предпочитает импровизацию.

— Сурку нравится «Закат»?

Отец нахмурился.

— Я пишу не для какой-то отдельно взятой личности. Я пишу для себя и будущих поколений.

— Пап… Я видела вчера маму, — набравшись духу, сказала Леля.

— Брось. Это ты от Петра заразилась. Он помешан на призраках и прочей ерунде.

— А ты?

— Меня эта проблема интересует сугубо теоретически. Как философия, античность. Мне любопытны некоторые аспекты, связанные с человеческой психикой. Если бы даже существовала возможность вызвать Тасину душу, я бы никогда не осмелился ее потревожить.

— Но я видела…

— Ты ничего не могла видеть, малыш.

Он сказал это громко и резко. И тут же, посмотрев наверх, приложил к губам палец.

— Я никому не скажу.

Отец как-то неестественно рассмеялся.

— Пап, это серьезно.

Он задумчиво посмотрел на Лелю и вдруг повернулся и вышел на веранду.

Она видела, как отец остановился у стола, возле которого хлопотала Мила, погрозил ей пальцем и быстро сбежал вниз, чуть не налетев на Шуберта.

Леля обратила внимание, что у Милы красные глаза.

— Ты что раскисла? — спросила Леля, машинально взяв со стола яблоко.

Мила поманила ее пальцем и, когда Леля подошла ближе, сказала шепотом:

— Он хочет, чтобы они уехали завтра утром. Он настаивает на этом.

— Но почему он мне ничего не сказал? — удивилась Леля.

— Он и мне велел держать рот на замке. Ему стыдно. Очень стыдно.

— Чего ему стыдно?

— Что он не может справиться со своей ненавистью к Борису.

— Я не верю в это, Сурок.

— Поверь, очень стыдно. А тут еще этого Шубина черти принесли. Зачем только Виталий его вызвал?

— Вызвал? Первый раз слышу.

— Я сама позавчера передала по телефону телеграмму. Только это большой секрет. Петуня и тот ничего не знает.

— У вас сплошные секреты последнее время. Прямо в детей превратились.

— Душа истинного художника та же детская комната, полная тайн, игрушек и сказок. Твой папа — творческий человек.

— Ты только вчера сказала, что он вот уже двенадцать лет…

— Забудь про это. Я была на него ужасно сердита.

— Так это правда или нет?

— Тсс. Они идут сюда. Поговорим потом.

Шуберт уже успел переодеться. Теперь на нем была майка с пальмами и зеленые шорты до колен. Леля обратила внимание, что тело его покрыто морским загаром.

— Я очень рад тебе. Я и не ждал, что ты сумеешь так скоро выбраться к нам, — говорил отец, поднимаясь рядом с Шубертом по ступенькам. — Малыш, а у нас нежданные гости.