Кто-то, с кем можно бежать - [112]

Шрифт
Интервал

Он снова потянулся плечами и всей тяжестью рук, потом сложил их на груди, словно черпая силу из себя самого, и сказал, сам не веря своей смелости:

- Если хочешь... я хотел сказать, может быть, ты хочешь, чтобы я остался?

- Да, да. – Она испуганно замолчала. Откуда вырвались эти два "да"? Это то, чего она хочет? Когда у неё успело возникнуть такое желание? Что у них общего? Она его совсем не знает. Почему она готова посвятить его в самое важное, самое личное своё дело? – Подожди минутку, - принуждённо засмеялась она, становясь вдруг старше него на много лет, - ты вообще знаешь, куда ты влез?

Асаф колебался. Он понимает, что она убегает от кого-то, сказал он, и он видит, что Шай, э... не совсем...

- Он уже почти год на героине, - резко сказала Тамар и ждала его реакции. То, что она увидела на его лице, принесло ей облегчение. – Я здесь с ним с позавчера. Сейчас он в порядке, но перед самым твоим приходом у нас тут было...

- Да, - сказал Асаф, - я слышал. Но почему он так?

- У него ломка. Знаешь, что такое ломка?

Асаф понимающе кивнул. Ещё одна возможность, не менее вдохновляющая, начала вырисовываться в нём. Наркотики, которые она покупала, может быть, они не для неё?

- Сегодня ночью, завтра и завтра ночью будет кризис, - сообщила она твёрдым голосом, тщательно изучая влияние своих слов на него, - кризис ломки. Так мне, по крайней мере, сказали несколько э... специалистов.

- Лея?

- Что?! – от неожиданности её голос лишился официального покрова и остался голым, сбросив с себя всё чуждое. – Да, и Лея тоже. – Молчание. Она вперила в него пронизывающий взгляд, начиная смутно догадываться, что он ещё не раз и по-всякому будет её удивлять, и понимая, что сейчас у неё нет времени, чтобы это усвоить, и будет лучше, если она вернётся на твёрдую почву фактов. – Обычно в таком состоянии, как у него, ломка длится четыре-пять дней. Два с половиной уже прошли. Так что подумай, уверен ли ты, что хочешь остаться, потому что будет нелегко, – и, подождав, добавила с усталой рассудительностью, - да и зачем тебе это нужно.

- Что, нет, всё в порядке. Ты только скажи мне...

- Да? – она уже отошла, чтобы помочь Шаю, который протягивал руки, как слабосильный младенец. Но она отошла ещё и для того, чтобы дать Асафу время уйти, сейчас, когда он всё знает, и до того, как почувствует себя обязанным.

А он уже стоял рядом с ней:

- А почему... почему он в таком состоянии? У него здесь нет наркотика?

- Он пробует здесь избавиться от зависимости. Мы... – она не знала, как сказать, - мы вместе пробуем, чтобы он избавился.

Шай закричал. Острая боль скрутила его. Состояние полусна моментально перешло в болевые судороги и крики. Тамар посмотрела на Асафа. Их интимная минута закончилась. Её глаза говорили: "Ты остаёшься?", и его глаза сказали, да. Она сказала:

- Давай отведём его в пещеру.

У Асафа были ещё вопросы. Ему было, что рассказать ей, о Теодоре, например, которая вышла. Но сейчас он должен был действовать. Решительно действовать и больше ничего. Он подхватил Шая под руки, помогая ему встать, и удивился лёгкости его тела: как будто внутри Шай был совершенно пустой. Он хватался за плечи Асафа, как утопающий. Асаф подумал, что это странно, они ведь даже словом не перемолвились с Шаем, а уже так держатся друг за друга.

Эта мысль снова и снова возникала у него, десятки раз в течение этого вечера и ночи, пока совсем не растаяла. Шай кричал и плакал, его рвало на всё вокруг. Иногда он лежал, глядя в пространство, и до крови расчёсывал себе руки и ноги. Примерно раз в минуту он громко и широко зевал, почти выворачивая челюсти. Засыпал на минутку от слабости, и внезапно его скручивало и почти подбрасывало в воздух от сильной боли. Асаф и Тамар всё время за ним ухаживали. Чистили, мыли, переодевали, поили, вытирали. Асаф не заметил, как зашло солнце, и настала ночь. Время складывалось не из минут, а из действий. Каждое мгновение находилось что-то ещё, что нужно было сделать. В пещере слышался только голос Шая. Тамар и Асаф почти не разговаривали. Они быстро выработали язык взглядов и жестов, как операционная бригада или как два водолаза на глубине. Асаф отбросил все мысли о мире за пределами пещеры. Мира не существовало. Не было дорогих ему людей, не было Носорога, который мог вызвать полицию на его поиски, и не было тех, кто гнался за Тамар и за ним. Когда он думал о двоих сутках, проведённых Тамар здесь, наедине с Шаем, то не понимал, как она это выдержала. Потом ему пришло в голову, что, с тех пор, как она здесь, она, наверняка, не сомкнула глаз. Но он не слышал от неё ни одной жалобы. Она склонилась над Шаем, он передал ей полотенце, она отдала ему пустую ёмкость для воды и показала глазами, чтобы принёс полную. Её губы изобразили слова "туалетная бумага", и Асаф подумал, что губы у неё красивые, как нарисованные. Он пошёл в угол пещеры и принёс два рулона. Она уже сняла с Шая брюки. Асаф взял из её рук грязную бумагу. В ту же минуту они оба заметили, что на Шае надеты трусы со щенком Снуппи, они уставились на них, потом переглянулись, подтверждая, что это правда, Снуппи среди всего этого.


Еще от автора Давид Гроссман
С кем бы побегать

По улицам Иерусалима бежит большая собака, а за нею несется шестнадцатилетний Асаф, застенчивый и неловкий подросток, летние каникулы которого до этого дня были испорчены тоскливой работой в мэрии. Но после того как ему поручили отыскать хозяина потерявшейся собаки, жизнь его кардинально изменилась — в нее ворвалось настоящее приключение.В поисках своего хозяина Динка приведет его в греческий монастырь, где обитает лишь одна-единственная монахиня, не выходившая на улицу уже пятьдесят лет; в заброшенную арабскую деревню, ставшую последним прибежищем несчастных русских беспризорников; к удивительному озеру в пустыне…По тем же иерусалимским улицам бродит странная девушка, с обритым наголо черепом и неземной красоты голосом.


Как-то лошадь входит в бар

Целая жизнь – длиной в один стэндап. Довале – комик, чья слава уже давно позади. В своем выступлении он лавирует между безудержным весельем и нервным срывом. Заигрывая с публикой, он создает сценические мемуары. Постепенно из-за фасада шуток проступает трагическое прошлое: ужасы детства, жестокость отца, военная служба. Юмор становится единственным способом, чтобы преодолеть прошлое.


Бывают дети-зигзаги

На свое 13-летие герой книги получает не совсем обычный подарок: путешествие. А вот куда, и зачем, и кто станет его спутниками — об этом вы узнаете, прочитав книгу известного израильского писателя Давида Гроссмана. Впрочем, выдумщики взрослые дарят Амнону не только путешествие, но и кое-что поинтереснее и поважнее. С путешествия все только начинается… Те несколько дней, что он проводит вне дома, круто меняют его жизнь и переворачивают все с ног на голову. Юные читатели изумятся, узнав, что с их ровесником может приключиться такое.


Львиный мед. Повесть о Самсоне

Выдающийся израильский романист Давид Гроссман раскрывает сюжет о библейском герое Самсоне с неожиданной стороны. В его эссе этот могучий богатырь и служитель Божий предстает человеком с тонкой и ранимой душой, обреченным на отверженность и одиночество. Образ, на протяжении веков вдохновлявший многих художников, композиторов и писателей и вошедший в сознание еврейского народа как национальный герой, подводит автора, а вслед за ним и читателей к вопросу: "Почему люди так часто выбирают путь, ведущий к провалу, тогда, когда больше всего нуждаются в спасении? Так происходит и с отдельными людьми, и с обществами, и с народами; иногда кажется, что некая удручающая цикличность подталкивает их воспроизводить свой трагический выбор вновь и вновь…"Гроссман раскрывает перед нами истерзанную душу библейского Самсона — душу ребенка, заключенную в теле богатыря, жаждущую любви, но обреченную на одиночество и отверженность.Двойственность, как огонь, безумствует в нем: монашество и вожделение; тело с гигантскими мышцами т и душа «художественная» и возвышенная; дикость убийцы и понимание, что он — лишь инструмент в руках некоего "Божественного Провидения"… на веки вечные суждено ему остаться чужаком и даже изгоем среди людей; и никогда ему не суметь "стать, как прочие люди".


Дуэль

«Я был один, совершенно один, прячась под кроватью в комнате, к дверям которой приближались тяжелые страшные шаги…» Так начинает семиклассник Давид свой рассказ о странных событиях, разыгравшихся после загадочного похищения старинного рисунка. Заподозренного в краже друга Давида вызывает на дуэль чемпион университета по стрельбе. Тайна исчезнувшего рисунка ведет в далекое прошлое, и только Давид знает, как предотвратить дуэль и спасти друга от верной гибели. Но успеет ли он?Этой повестью известного израильского писателя Давида Гроссмана зачитываются школьники Израиля.


Будь мне ножом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Гражданин мира

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Пепельные волосы твои, Суламифь

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Другое детство

ДРУГОЕ ДЕТСТВО — роман о гомосексуальном подростке, взрослеющем в условиях непонимания близких, одиночества и невозможности поделиться с кем бы то ни было своими переживаниями. Мы наблюдаем за формированием его характера, начиная с восьмилетнего возраста и заканчивая выпускным классом. Трудности взаимоотношений с матерью и друзьями, первая любовь — обычные подростковые проблемы осложняются его непохожестью на других. Ему придется многим пожертвовать, прежде чем получится вырваться из узкого ленинградского социума к другой жизни, в которой есть надежда на понимание.


Рассказы

В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.


Объект Стив

…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.


Не боюсь Синей Бороды

Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.