Кто-то другой - [45]

— Он хорошо работает, вникает во все, что я ему говорю, ведет ежедневный учет, в общем, бесценный клиент. Только смертельно скучный.

— Потерпите еще пару месяцев, я вернусь.

Ему всегда нравилась ее кукольная пухлость. Она знала его слабость и пыталась на ней сыграть, еще и еще. Длинные косички, высокие скулы, подчеркнутые персиково-розовыми румянами, атласные платья. Он и не подозревал о причинах этой встречи — узнав, что Надин от него ушла, Брижит решила испытать на нем свое очарование. А он подписал протянутые бумаги, даже не взглянув на нее.

В то утро, когда он ложился в клинику, он вышел из квартиры на Конвансьон, оставив в ящике стола несколько ценных безделушек, еще теплый кофе на кухне, открытую книгу на журнальном столике, приоткрытое окно. Ничто не должно указывать на побег.

Все остальное развивалось по сценарию, который он без устали переписывал, доведя его наконец до совершенства. Вот консьержка, обеспокоенная тем, что никто не вынимает почту, звонит Надин. Надин открывает дверь ключом, который Тьери ей оставил. Потом она бежит в комиссариат объявить его в розыск. Она заполняет анкету, описывает его внешность, как можно точнее, не забудьте особые приметы, шрам в паху, справа, в форме буквы V (ее он занимал и отталкивал одновременно), оставляет им недавнюю фотографию, наверняка ту большую, черно-белую, которую она сделала для своей серии портретов. Ее заявление попадает в Службу розыска, они обзванивают больницы, судебно-медицинский институт, врача и дантиста пропавшего, осматривают его квартиру, опрашивают друзей, возможно, клиентов «Синей рамы». Вермерен знал цифры — из трех тысяч пропавших в Париже за год пять процентов случаев так и остаются нераскрытыми. У него на руках все козыри, чтобы стать одним из этих ста пятидесяти и попасть в категорию ПБВ — пропавших без вести — до скончания веков.

Поль Вермерен мог бы выписаться через двадцать четыре часа после операции, но он предпочел провести еще одну ночь в клинике, боясь оказаться наедине с собой и не зная, кто он на самом деле. Жюст, довольный тем, что увидел на лице пациента, предложил ему встретиться в любой день, начиная с завтрашнего — «Д3», как он это называл, — чтобы снять швы с верхних век, второе — «Д7» — для нижних век. А потом только «Д15» — вынуть скобы изо рта, с подбородка и со скул. К бинтам, полностью скрывающим лицо, Жюст рекомендовал добавить капюшон-компресс, чтобы не повредить лоб. Похожий на персонажа фантастических фильмов, он вышел в приемную и попросил заказать такси.

— Куда ехать?

— Аллея де Фавори, 4, в Шолон-сюр-Сез.

И добавил для медсестры, которой было на это абсолютно наплевать: «Домой».

— Вам тут будет хорошо.

Эти простые слова риелтора, слишком прозаичного, чтобы быть нечестным, решили дело. Зачем упускать место, где ему будет хорошо, и почему нет, действительно, в коттедже в огромном пригороде, похожем на деревню, в окруженном деревьями домишке, вне времени и вне пространства. Три окна выходили на улочку, по которой никто не ходил и не ездил, остальные — в сад, края которого видно не было. Плакучая ива, пара елок, огромный клен, черешня. Поль почувствовал себя стареющим помещиком, привязанным к своему клочку земли в компенсацию за то, что потерял все остальные привилегии. Дом оказался чистым и подходящих размеров — гостиная с камином во всю стену, спальня, выходящая в сад, кухня, пахнущая деревом и золой.

Тьери Блен всегда любил город. Он любил находиться в самом центре, в самом сердце, там, где проходят все артерии, и даже когда удары этого сердца становились слишком громкими, он и подумать не мог о том, чтобы жить где-то еще. Весь мир был под его окнами, он воспринимал себя центром мишени. Он все время боялся что-то упустить и считал, что у него достанет энергии противостоять большому городу. С тех пор как человеческий фактор стал источником его доходов, он искал прямо противоположного. После слежки дни и ночи напролет, нервного напряжения и беспорядочного образа жизни ему надо было восстанавливать свои силы в месте, далеком от человеческого безумия.

Парадокс — в своем добровольном заточении он ощущал, что Париж ближе, чем когда-либо. Если он может видеть мерцающий огнями город с колокольни Шолона, то зачем иметь его у своих ног? Как почувствовать город, если тебя захватил его водоворот? Вавилон становится Вавилоном, только если можно взирать на него издали.

Растянувшись на шезлонге, укутавшись в плед до самого носа, с книжкой в руках он терпеливо выздоравливал. Вернувшись в дом, он посмотрел, не пригорело ли овощное жаркое, и стал просматривать почту — имя Вермерена попадалось везде. Социальные службы не сомневались в существовании Поля Вермерена. Колесики машины завертелись сами по себе, достаточно было соблюдать определенные правила, ничего ни у кого не требовать, никогда не жаловаться. И тогда гражданин более или менее становится незаметным для общества.

— Фламандская фамилия? — спросил его служащий, подключавший телефон.

— Мои очень дальние предки были голландцами.

На лице у него осталось всего несколько пластырей у висков. Он уже приучился смотреть на себя в зеркало. Коричневые линзы делали взгляд глубоким, проницательным, они гармонировали с цветом волос и родимым пятном, — взгляд, который должен был быть с самого начала. Разрез глаз — чуть шире, и лицо стало улыбчивым и немного насмешливым. Больше всего Поль гордился своим подбородком — он придавал ему основательности, уверенности в том, что он и должен был быть таким, мужественность и неожиданную законченность всему облику, навсегда избавив от маскировочной бороды. Теперь Полю нравилось бриться, а потом массировать абсолютно гладкие щеки. Раз в три дня он использовал машинку для стрижки волос, делал это, как будто всю жизнь этому учился. В некоторых местах шрамы чесались и напоминали о том, что не всегда было так, но незачем принимать себя за чудовище. Изо дня в день он видел, как лицо обрисовывается в зеркале. Иногда внезапно под этими чертами проступала мимика Блена. Но Блена отшлифованного, искаженного и такого далекого. Даже блеск в глазах практически пропал, как маленький уголек, готовый погаснуть под слоем пепла.