Кто там стучится в дверь? - [39]

Я поднимался на крутую горку нарочито неторопливым шагом, делая вид, что любуюсь окрестностями, но, когда взошел наверх, малодушный внутренний голос спросил: «Как, Евграф Арсеньевич, может быть, не стоит испытывать судьбу, сойдем чинно и благородно — пешочком?» «Умолкни, недостойный», — отпарировал второй голос. «Ведь это так просто — стал и поехал, только вон у того маленького бугорка надо будет чуть сжаться и послать тело вперед».

...«У того самого бугорка» я пролетел метра три по воздуху, а еще метров десять... За приземлением не без удовольствия наблюдали две дюжины препротивных мальчишек. Они сообразили, что в следующий раз им не скоро удастся увидеть такое зрелище. Поэтому кричали:

— Дяденька, еще раз, пожалуйста!

Первым, чисто инстинктивным желанием было скрыться с глаз долой, подальше от наблюдателей. Но, подумав, я решил, что это еще одна маленькая возможность закалить свою волю и что подобной возможностью не следует пренебрегать. Поэтому преспокойно, не обращая ни на кого внимания, стал возвращаться на горку, чтобы сделать второй в своей жизни прыжок.

На этот раз я совершил по воздуху более долгий путь, чем по земле. Теперь предстояло встать.

Я слышал, что можно заблудиться в трех соснах, но что можно запутаться в двух лыжах — не поверил бы никогда. Надо мной стоял паренек лет десяти и деловым тоном давал советы:

— Сперва постарайтесь вывернуть правую лыжу, пожалуйста, вот так, хорошо, а теперь...

Он был неназойлив и тактичен, и я подумал, что он вовсе не из той расхристанной компании, которая стояла на горе и надрывала животы от смеха.

— Да нет, дяденька, правую так и оставьте, а левую тяните поближе к плечу. И не в ту сторону, а в эту, из-под живота вверх, Дайте помогу... Не брыкайтесь, пожалуйста, лежите ровно, а теперь тяните ногу... чуть-чуть еще, так, готово!

— Что готово? — задал я неуместный вопрос. Четко выполнив все указания инструктора-общественника, я убедился в том, что моя левая лыжа с ногой находятся в районе правой лопатки, в то время как правая лыжа с ногой — под поясницей. По-моему, это было как раз то, к чему стремился маленький проказник. Кажется, я стал походить на некую комбинацию из двойного морского узла и противотанкового ежа. Мой добровольный помощник во весь дух помчался на вершину горы и, присоединившись к зрителям, начал показывать на меня лыжной палкой. Аудитория была довольна, я же сказал себе, что никогда не следует составлять мнение о человеке по первому впечатлению.

В двадцать третий или двадцать пятый раз я приземлился удачно. Понял, какое это удовольствие. Жалел, что рядом не было Станислава, Котэ, Шагена и что Вероники не было рядом тоже. Я подумал: поженимся и будем ездить зимой в горы — все отпуска будем брать зимой.

Сочинил афоризм: не научившись побеждать себя, не научишься побеждать другого. И был немало огорчен, узнав позже, что этот афоризм уже выдумал один древний философ, не имевший ни малейшего понятия о лыжах».

Евграф получил отпуск на пять дней и поехал в Терезендорф — познакомиться с родословной Танненбаума, составленной Кандалинцевым со всей присущей ему обстоятельностью.

Марта, обладавшая счастливой способностью находить работу и не замечать, как бегут часы и проползают месяцы, жила нечастыми письмами от сына. Теперь же поняла, что приходит пора нового долгого ожидания.

Сын догонял годами отца и становился похожим на него все более. На его лице не часто появлялась улыбка, а если появлялась — ненадолго и была застенчивой. Евграф стал подтянутым. Казалось, и нутро одел в ремни — не позволял расслабиться, размагнититься даже дома — один на один с матерью. Она знала, что рано или поздно придет пора расстаться с сыном, но не думала, что так скоро.

— Мама, тут тебе на житье-бытье, потом будешь ходить в сберкассу на улице Гоголя.

— На что же мне столько денег, родной? Я и сама зарабатываю немало... Это я все до твоего приезда сохраню.

Марта заведовала детским садом, небольшим — на двадцать шесть ребят, — чистеньким, образцово-показательным колхозным детским садиком, куда приезжали «пережимать опыт» из самых дальних колхозов, даже с гор: из Конахкенда, Кельбаджар, Закатал — приезжали посмотреть, какую игрушку можно сделать из обыкновенного детсада.

Франц Танненбаум обстоятельно рассказывал о себе Кандалинцеву и Евграфу. Трудно было понять, как отнесся он к просьбе переехать в Свердловск; чувств не выдавал, и даже отцу было невдомек, радуется ли он возможности работать в большом городе или печалится расставанием с родным краем. Франц был неплохим волейболистом; однажды во время игры Кандалинцев заметил наколку на его левом предплечье — сердце, пронзенное стрелой. Будучи и по природе и по профессии человеком, стремящимся предусмотреть все, что можно и чего нельзя, он попросил Евграфа нанести визит к знаменитому среди кировабадского жулья татуировщику.

— Вот теперь ты будешь настоящий Евграф, — сказал Кандалинцев, удовлетворенно рассматривая татуировку. — Вроде бы похоже.

— А почему «настоящий Евграф»?

— Да потому, что в переводе с греческого твое имя значит: «хорошо написанный». Не знал небось?