Кто такая Мод Диксон? - [4]

Самой Флоренс никак не удавалось достичь того накала возмущения, которого, казалось бы, так требовало время, и подобная невосприимчивость к общественному негодованию зачастую оставляла ее за бортом, можно сказать, всего. Создавалось впечатление, что именно это возмущение служило связующим элементом, скрепляющим семейные пары, друзей, аудиторию большинства медиакомпаний. Даже юные уличные агитаторы, собирающие подписи под той или иной петицией, обходили Флоренс стороной, словно чувствуя ее врожденный солипсизм.

Это вовсе не означало, что она ко всему относилась спокойно, просто эмоции Флоренс берегла для других целей. Хотя для каких, она бы сказать не смогла. Вспышки собственного гнева удивляли ее самое. Случались они редко и вызывали ощущение слабости и растерянности, как при смене часовых поясов, словно тело вырывалось вперед, а она пыталась его догнать.

Однажды в университете на семинаре по писательскому мастерству преподаватель раскритиковал перед всеми ее рассказ, назвав скучным и неоригинальным. Оставшись после занятий, она начала отчаянно защищать свою работу и в итоге накинулась с обвинениями на него, посредственного автора, опубликовавшего единственный, никем не замеченный сборник рассказов. Когда Флоренс наконец выдохлась, он смотрел на нее с неподдельным ужасом. Она едва могла вспомнить, что тогда наговорила.

Бармен все-таки обратил внимание на пустой бокал, и в этот момент за ее спиной раздался голос:

– Я с тобой согласен.

Она вздрогнула и обернулась. Это был Саймон Рид, главред «Форрестера», высокий худощавый мужчина с мягкими волосами, тонкими чертами лица и россыпью веснушек. В их среде он считался красавцем, но Флоренс могла лишь предположить, что о нем сказали бы в Порт-Ориндже, где тонкие черты точно не входили в число мужских достоинств.

– В каком смысле? – спросила она.

– В том смысле, что кого вообще волнует, кто такая Мод Диксон.

Слова текли у него между губ, словно суп. Флоренс поняла, что он пьян.

– Текста это не изменит, – продолжал Саймон. – Точнее, для некоторых изменит, хотя не должно. Эзра Паунд был фашистом, однако же написал несколько чертовски красивых строк.

– И муравей – кентавр в своем стрекозьем мире, – процитировала Флоренс.

– Тщеславье сбрось, я говорю, отринь[2], – подхватил Саймон, кивая.

Они обменялись молчаливой улыбкой сообщников. Флоренс поймала взгляд наблюдавшей за ними Аманды, которая тут же отвернулась. Бармен поставил на стойку полный бокал вина. Когда Флоренс подняла его, Саймон чокнулся с ней и наклонился ближе.

– За анонимность, – тихо сказал он.

2

Весь остаток вечера Флоренс ощущала на себе внимание Саймона. Она, конечно, и раньше сталкивалась с оценивающими взглядами мужчин постарше, но в родном городе это, как правило, вызывало у нее неприязнь, будто ее вовлекали во что-то такое, в чем она не желала участвовать. Однако сегодня пристальный интерес Саймона доставлял ей удовольствие. Он сильно отличался от тех мужчин, которых она знала с детства: вместо самострела и загара со следами от майки в его арсенале были первые издания известных книг и тонкая ирония. К тому же все знали, что он женат на актрисе Ингрид Торн. Флоренс чувствовала, что заслужила место на более высокой ступени бытия, словно его взгляд волшебным образом вызвал в ней что-то, о чем она и не подозревала.

Спустя два часа толпа начала редеть, и Люси спросила Флоренс, не собирается ли та уходить. Обе они жили в Астории и часто вместе добирались домой на метро.

– Езжай, – сказала Флоренс, – я, пожалуй, еще выпью.

– Все нормально, я подожду.

– Нет, правда, езжай.

– Хорошо, – нерешительно согласилась Люси. – Если ты уверена.

– Уверена, – произнесла Флоренс с нажимом.

Иногда ей казалось, что дружба Люси душит ее, хотя, окажись она перед выбором, ей пришлось бы признать, что комфорт от этой отчаянной преданности подруги намного перевешивает клаустрофобию: дело было, пожалуй, еще и в том, что мать Флоренс рано научила ее признавать только самые сильные эмоции. Все сдержанное представлялось ей холодным и фальшивым.

Люси ушла, вяло махнув рукой. Флоренс заказала еще бокал вина и медленно выпила его, оглядывая зал. На вечеринке осталось около двух десятков человек, но никого из них она не знала настолько хорошо, чтобы подойти. Саймон стоял в углу – он был поглощен беседой с главой отдела рекламы и, похоже, не собирался ее заканчивать.

Флоренс чувствовала себя полной дурой. Чего она, спрашивается, ждала?

Поставив бокал на стойку – получилось как-то слишком резко, – она отправилась искать свое пальто в общей куче у двери. Выдернула его и вышла.

Снаружи ветер хлестал ее по голым ногам. Флоренс свернула к жилым кварталам и быстро зашагала к метро. Она почти дошла до станции, как услышала, что кто-то окликнул ее по имени. Она обернулась. Саймон догонял ее, его темно-синее пальто было аккуратно перекинуто через руку.

– Не хочешь еще выпить? – спросил он небрежно, словно не бежал только что за ней по улице.

3

Они зашли в бар «Том и Джерри» на Элизабет-стрит, и Саймон настоял, чтобы они взяли «Гиннесс».

– Я его литрами пил, пока учился в Оксфорде, – сказал он. – Так что теперь чувствую себя от него молодым.