Кто платит за переправу? - [5]

Я снова вынул пачку.

— Не очень-то ты разговорчива, а?

Она посмотрела мне в глаза. Она носила умные контактные линзы, которые меняли цвет в зависимости от душевного состояния носителя. Сейчас они были золотисто-зелёные.

— Я не разговариваю с незнакомыми людьми.

Я засмеялся.

— Но зато трахаешься с ними не задумываясь, а?

— Это разные вещи. Одно с другим не связано.

Казалось, она чувствовала себя оскорблённой. Я решил сменить тему.

— Метахакер? — спросил я и показал на хромированное штекерное гнездо у неё на затылке.

— Журналист? — спросила она, выпуская дым изо рта.

— Как ты догадалась? — удивлённо спросил я.

— Застывший взгляд, лицо человека, который, в основном, пропадает в Интернете в поисках информации. Охотник за данными. Это с самого начала было ясно, как только я тебя увидела. Просто намётанный глаз.

Я улыбнулся.

— Значит, ты знаешь, что за травку я курю, а?

— Для затравки «Голден джойнт», — она впервые улыбнулась. — А потом информационный смог из Интернета.

Я с самого начала знал, чего она хочет. Метахакер — одно из тех заслуживающих сострадания существ, которые подвергли себя трансплантации интерфейса, лет десять назад, когда это был самый писк. Они подсоединялись к компьютерным сетям и пропадали среди обломков информации в поисках новых миров и отменного кибернетического кайфа. До того момента, как локальные сети сменились подключением к Интернету.

Я не знал ни одного случая, чтобы метахакер выжил после того, как подсоединился к Интернету. Головокружительный поток гигабайт буквально выжигал ему нейроны, взрывал их изнутри в электронном оргазме беспримерного суперкайфа без обратного билета.

Я знал, чего она хочет. У журналиста в распоряжении всегда есть голомодем — если он хочет выжить как журналист. Я знал, что она тоскует по последнему виду кайфа, по смертельному торчку, по необыкновенному и неповторимому мгновению, которое ей не в состоянии дать ни одна простая гиперкомпьютерная среда.

Я знал, что часы её сочтены.

Я улыбнулся.

— Идём? — спросила она.

Я ничего не сказал, и мы вышли на улицу.

По площади Омония неутомимо двигалась людские массы, они спорили, ели, испражнялись, спали и глазели по сторонам. Празднество новоязычников за это время раскрутилось на всю катушку. Один из них как раз только что поджёг себя, и в воздухе стоял запах горелого мяса.

Мы шли пешком. На тёмном бульваре народу было мало, и торговцы давно уже свернули свои лотки. На углу сидел пьяный в луже собственной блевотины и горланил песни. Старик с деревянной ногой рылся в куче отбросов, а группа албанцев трахала молодого мужчину, который стоял на четвереньках и кричал им, чтоб поторопились. Невдалеке сидел шелудивый пёс и смотрел на них.

— А ты хорошо подумала? — спросил я её, закуривая ещё один «Голден джойнт». Я знал, что это дурацкий вопрос.

Она прямо посмотрела на меня. В её многоцветных глазах я увидел полную готовность, тоску человека, который мечтает отдать жизнь за последний кайф, человека, которому знакома Другая Реальность. Человека, который уже однажды побывал в стране лотофагов, отведавших медвяных плодов лотоса.

— Все, кто побывал в стране отчаяния, страдают потерей памяти, — сказала она.

Я не понял, кого она имеет в виду — себя или меня. Я так и не узнал этого.

На входе в подъезд дома валялся в глубоком сне грязный растафари со своей львиной гривой, употребивший незнамо сколько «бонков». Нищий старик, одетый в лётную офицерскую куртку, рылся в его карманах. Увидев нас, он отпрянул и принялся ругаться на незнакомом языке. У него был только один глаз, и из его правого уха свисал провод.

Мы пошли по пыльной лестнице вверх. Лифт не работал уже пятнадцать лет. На лестничной клетке пахло мочой и гниющими отбросами. Какая-то кошка выскочила из дыры в стене и пулей пронеслась мимо нас.

— Как тебя зовут? — спросил я обречённую на смерть.

— Какая теперь уже разница?

— Я стану фактически зачинщиком твоего самоубийства. Скажи мне, по крайней мере, как тебя зовут.

Мы поднялись ещё на один этаж, прежде чем она ответила:

— Джулия.

— А меня зовут Сакис, — сказал я, хотя мне было ясно, что моё имя интересует её в такой момент меньше всего. — Уменьшительное от «Атанассиос». То есть «бессмертный», — я улыбнулся.

Мы добрались до двери моей квартиры. Она насмешливо взглянула на меня.

— И ты веришь, что будешь жить вечно?

Я снова улыбнулся.

— Как знать? Сегодняшняя технология творит чудеса.

Она скривила гримасу.

— Ещё бы. Она создаёт метахакеров, киберсети, клонов и мутирующие вирусы.

Моя рука издала механический звук, когда я коснулся ручки двери.

— Она производит также искусственные конечности, — сказал я.

Впервые она проявила некоторый интерес.

— И откуда же у тебя эта искусственная часть?

— Это сделали протезисты из Осака, когда я потерял руку во время репортажа о трагедии «Нерва-экспресс».

— Значит, десять лет назад.

— Двенадцать. В то время в журналистском ремесле ещё были в ходу репортажи с места события. Мне ещё повезло. Другие лишились более важных органов. У моего старика — упокой Господь его душу — было кое-что отложено на чёрный день, в евро. Он и оплатил лучших протезистов, чтобы они заштопали мне дыру.