Кто он был? - [111]

4

В середине ночи постучали. Было примерно час или чуть больше.

Никакого стука Михкель тогда слышать не желал. Он решил не открывать дверь, кто бы там ни стучался — из своего дома или откуда угодно.

— Боже мой! — испугалась Вайке.

Она была голой, почти голой.

Михкель не отпускал ее из своих объятий.

— Боже мой, — сдавленно снова произнесла Вайке.

Михкель губами закрыл ее рот. Он не осмеливался шевельнуться. Из-за человека, который стоял за дверями. Пружины дивана могли заскрипеть, сквозь тонкую дверь это могло быть услышано. Но Вайке не успокаивалась. Михкель чувствовал, как она пытается высвободиться из объятий. И лишь крепче сжимал ее. Он уже не думал о человеке за дверями, вообще ни о чем.

Постучали снова, настойчивее.

Явно что-то чрезвычайное, пронеслось в сознании Михкеля, по ночам гости к нему не наведывались.

Он отпустил девушку. Ночь была светлой, Михкель видел испуганные глаза Вайке; ее лицо, которое мгновение назад еще пылало, сейчас было без единой кровинки. Она пыталась чем-то прикрыться, потянула на себя первую попавшуюся одежду, ею оказалась плиссированная юбка, которую Михкель только что снял с нее. Вайке не противилась, сама сдвинула бедра, чтобы ему было легче сделать это, она не отпихнула его руки, когда он коснулся ее нижнего белья, Вайке хотела, чтобы Михкель поступил именно так, как он поступает. Сразу, как только они вошли в комнату и он поцеловал ее, Вайке прильнула к нему всем телом, давая понять, чтобы он взял ее, во всяком случае Михкель так это понял, но спешить не стал. Правда, и он несколько раз поцеловал ее и тоже крепко прижал к себе, затем усадил Вайке на диван, чуточку отодвинулся и начал рассказывать.

Вайке дожидалась Михкеля на соседней улице. Действовал, правда, комендантский час, но Вайке полицейских не страшилась, ходила взад-вперед по улице. Одни открытые ворота она все же приметила, чтобы скрыться за ними, если появится какой-нибудь полицейский. Это Вайке рассказала ему сама. Михкель забыл про свое обещание, утром он еще помнил о нем, но днем события так захватили его, что слово, которое он дал Вайке, вымелось из головы. На собрании она ему уже не вспоминалась, хотя он и поклялся, что встретит ее у больницы, — в восемь вечера Вайке освобождалась. Вначале она ждала, высматривала из коридора, когда он, наконец, появится, устала от ожидания, пошла домой, потом отправилась искать его.

— Я знала, что ты находишься там, сразу это поняла, когда ты не пришел. Нет, не сразу, догадалась, когда хирург сказал, что сегодня в Рабочем спортзале происходит большое собрание красных, что весь город гудит об этом. Что теперь, когда в Эстонии находятся базы, коммунисты уже ни Лайдонера и никого другого больше не боятся, что теперь в Эстонии будет как в Литве. Повсюду на стенах домов наклеены или пришпилены кнопками объявления о собрании, и одну такую бумажку хирург прочел собственными глазами. Тут я поняла, что, если состоится такое собрание, ты окажешься там. Поняла, что не придешь, ведь для тебя митинги важнее, чем я, куда важнее…

Так говорила Вайке, и Михкель признался, что действительно не смог прийти из-за собрания. Сказал, что это было не обычное мероприятие, что хотя он присутствовал на многих рабочих собраниях, но на таком еще не бывал. Просторный спортивный зал был заполнен до отказа, ни одного местечка не было, вдоль стен люди стояли, притиснувшись друг к другу. Пришли сотни людей, не меньше тысячи, а это значит, что рабочих уже не пугают наставления и запреты властей. Полицейских и шпиков из зала выгнали. Михкель долго рассказывал о том, кто выступал и о чем говорили, он все еще находился под впечатлением собрания. Правда, понимал, что это Вайке не интересует, она не проявляла никакого интереса к политике, самого малого, и все равно продолжал рассказывать. Он не мог иначе, должен был выговориться, поделиться с кем-то своими впечатлениями. Если бы Вайке не ждала его на улице, он бы поспешил к родителям и стал бы рассказывать им о том, что произошло сегодня в Рабочем спортзале. Сказал, что за многие годы впервые говорили открыто о том, что народ думает о правительстве, перед президентом были поставлены твердые условия, потребовали сформирования нового правительства, потому что власть Улуотса ничем не лучше власти Ээнпалу, которая все время затыкала народу рот. У Михкеля на собрании возникло ощущение, что это собрание означает начало чего-то нового. Во всяком случае ясно, что молчаливому состоянию времен Пятса — Лайдонера пришел конец, что рабочие больше не боятся властей, им придавало смелости пребывание под боком частей Красной Армии. После собрания Михкель под раскидистыми каштанами у Рабочего дома возбужденно обменивался мыслями с товарищами, все были одинаково вдохновлены, казалось, собрание зарядило их новым духом.

Вайке сперва терпеливо слушала его, но вскоре ей надоело, и она сказала, что в жизни есть нечто более важное, чем политика, чем разные там собрания, даже такие, на которых во весь голос говорят правду. Михкель спросил, что же это за нечто, и Вайке ответила одним словом, вернее, двумя. И эти два слова были: «Человек сам». Михкель хотел возразить, собственно не возразить, а уточнить, что и для него важнее всего человек, что на собрания он и ходит именно ради самого человека, но не смог этого сделать. Вайке снова крепко прижалась к нему, и ее тело было таким горячим и зовущим, что оно затмило все другое. Он ответил на ее зов, схватил в объятия, руки их ласкали и обнимали, они жили только друг для друга — и тут раздался стук.