Кто не верит — пусть проверит - [41]
— Это ты выдумал, правда, папа?
— Нет, не выдумал.
— Давай спорить, что ты этого не сможешь повторить!
— Попокатепетль и Истахигуатль.
— И правда повторил! Не сердись, я просто думал, что ты меня разыгрываешь.
— Но так они называются по-индейски. Одно из этих названий, кажется, означает «дымящаяся гора». Вероятно, это на языке ацтеков. Мексика — великая древняя индейская страна. Треть ее жителей чистокровные индейцы, а у остальных либо бабушка была индианкой, либо дедушка — индейцем. Их замечательные здания, статуи и стенные росписи разрушились. Развалин полным-полно. Куда ни кинешь взгляд, везде увидишь уже отрытую или еще засыпанную землей пирамиду. Мы как-то летели из города Мехико к берегу Тихого океана. Неподалеку от экватора. В приморский город Акапульк. Там закат солнца так неправдоподобно красочен, что твоего папу исключили бы из союза художников, если бы он нарисовал то, что видел. Вскоре мы заметили из самолета развалины какого-то древнего города племени ацтеков или майя, со зданием парламента, храмами и стадионами. Древние майя и ацтеки играли в пелоту. Это игра в мяч. В нее теперь играют только баски в Южной Франции. Почему именно майя и баски, между которыми до 1500 года простирался неисследованный и непреодолимый Атлантический океан и они не могли сообщить друг другу правила игры, я не знаю, но не будем посягать на тайну взаимосвязи культур. Почему именно майя придумали календарь значительно раньше и гораздо более точный, чем Юлий Цезарь и папа Григорий, мне тоже, вероятно, никто не сможет объяснить. Не знают этого и потомки майя, у которых те же миндалевидные глаза и орлиные носы, что у их предков. Из воинов они превратились в пеонов — земледельцев. Но все еще гордятся тем, что они потомки майя. Гордятся, что они индейцы, коренные жители, а не переселенцы.
— Я хотел бы увидеть живого индейца.
— Это тебе наверняка удастся. В Мексике до сих пор живут прямые потомки славных индейских народов. Народов, создавших великую индейскую культуру. Ацтеки, майя, миштеки, отоми, сапотеки, тольтеки, тотонаки, ольмеки, тараски, кельталы, кокилы и другие. Они говорят на пятидесяти различных языках. На пятидесяти языках называют друг друга братьями, друзьями или товарищами. А для незваных гостей, захватчиков, пришедших из других стран, с севера, у них одно слово: гринго. Они ненавидят гринго, и в первую очередь — американцев, захвативших их промышленность, нефтяные источники, рудники, железные дороги, авиалинии и даже отели.
— А почему они их не выгонят? Я бы вырыл топор войны и прогнал их из страны.
— Когда-нибудь так и случится. Я расскажу тебе, как мы на собственной шкуре почувствовали ненависть местных жителей к этим незваным гостям. Ехали мы в автомобиле, большом открытом кадиллаке, по живописной мексиканской местности, среди зарослей кактусов и одиноких ранчо, где всегда царит жара. Вдруг нас нагнали около трехсот всадников на прекрасных конях и плотным кольцом окружили наш автомобиль. С высоты своих седел они бросали на нас свирепые взгляды. Один из всадников не сдержался и процедил сквозь зубы над самой моей головой: «Matámos gringos!» Это значит: «Всем гринго мы перерезаем глотки!» Этого я, конечно, не мог допустить и возразил, что я вовсе не гринго, а чех из Чехословакии, пражанин из Праги, даже из Подскали.[32] И вдруг, точно по мановению волшебной палочки, они освободили нам путь и, смеясь, закричали: «Чехословакия! Чех!» Наклоняясь с седел, они похлопывали нас по спине, скакали рядом с автомобилем, перепрыгивали на лошадях через придорожные тумбы и канавы, набрасывали друг на друга лассо, выписывали этими лассо в воздухе свои имена, словом демонстрировали свою ловкость, как маленькие индейские дети или как всякие дети вообще, чтобы доставить нам удовольствие и заставить забыть, что они обозвали нас гринго. Наконец они, как по команде, взмахнули своими соломенными шляпами, сомбреро, и кони с топотом помчались по крутому склону горы. Через две минуты эта индейская кавалькада скрылась в тучах пыли. Мы облегченно вздохнули и в один голос сказали: «Да, братец, все-таки великое дело быть чехом».
— Конечно, папа!.. Расскажи еще что-нибудь о Мексике.
— Однажды мы на субботу и воскресенье выехали из Мехико в горы. Казалось бы, это пустяк — словно, не переводя машину на четвертую скорость, ты поднялся с равнины на холм, — а между тем это был альпинистский подвиг для человека и машины. Город Мехико лежит очень высоко: две тысячи двести пятьдесят метров над уровнем моря. То есть выше, чем некоторые вершины Татр. На шестьсот пятьдесят метров выше Снежки. А жизнь идет в этом городе как ни в чем не бывало. Бегают трамваи, машины, едут повозки. Люди ходят в кино, в театры и на концерты. Одеты они совершенно обычно, хотя у нас уже наверняка расхаживали бы с украшенной бляшками туристской палкой с железным наконечником или по меньшей мере напялили бы охотничью шляпу с кисточкой, а за спину повесили бы рюкзак. Здесь растут пальмы и цветут мимозы. Острова среди озера Хочимилько пестреют тысячами цветов всевозможных оттенков, между островами снуют гондолы. Представь себе на самой вершине Ломницкого щита трамваи, театр и цветники. Но здесь, в Мехико, тропики, и мы на высоте двух тысяч двухсот пятидесяти метров. Так что мы, собственно, поднялись с гор еще выше в горы. Дорога была очень красива. Стоял ноябрь. В Куэрнаваке так жарило солнце, что мы с удовольствием искупались в бассейне отеля, под магнолиями. А затем автомобиль опять потащился вверх по петляющей дороге, через седла и перевалы, пока перед нами не открылся великолепный вид на город Тахко. Город раскинулся среди туевых садов, на склоне, прорезанном штольнями и копрами. Потому что в Мексике добывается… что?
