Кто моя мама - [25]
— Вы о ком, Олимпиада Егоровна? — стараясь говорить участливо, спросила Ксения Петровна.
— Да племяш мой, Витька. Сколько я на него тратилась, чем только не помогала, как о сыне родном заботилась. А теперь и на порог меня не пускает… Да это я так — к слову. Вы, наверно, насчет картошки. Мешков пять осталось, могу продать.
— Нет, нет, мы не за картошкой. Мы с мужем приехали к вам… Олимпиада Егоровна, вы меня не узнаете? Я как-то была у вас с моей матерью, Гулиной бабушкой…
У тетки Олимпиады потемнело лицо.
— Какая такая «Гулина бабушка»? — спросила она угрюмо. — Ничего я не знаю!
— Ну как же! — заволновалась Ксения Петровна. — Ваш племянник Виктор Анатольевич был женат на вдове моего брата. У Наташи была девочка. Она гуляла с вами в Таврическом саду…
Тетка мрачно смотрела куда-то в угол.
— Он же тогда заявлял, Витька.
— Очень похожая на Степу девочка была найдена на Литовской улице, недалеко от дома вашего племянника…
— Теперь? — угрюмый взгляд остановился на лице Черенкова.
— Да не теперь! — нетерпеливо сказала Ксения Петровна. — А тогда, она была на Лиговке подобрана семь лет назад, сейчас она в детском доме. И отчество у нее «Викторовна»…
— Я ничего не подписывала! — перебивая Ксению Петровну, резко сказала тетка Олимпиада. — Моей рукой там, в заявлении, и буковки не проставлено. Все он сам, Витька…
— Но вы нам, пожалуйста, расскажите все, как было! Все подробно вспомните!
— Нечего мне вспоминать! Это уж пусть Витенька вспоминает, куда он девчонку дел!
— Как «дел»? — в ужасе спросила Ксения Петровна. — Вы же с ней в Таврическом…
— Да какой там Таврический! — голос у тетки Олимпиады вдруг обрел прежнюю сварливость. — Ни в каком Таврическом я с ней не была. Упустил он ее сам как-то из квартиры, а то и нарочно на улице бросил — с него станется! И еще недели полторы заявить собирался…
— Но как же это? Как же? — воскликнула Ксения Петровна.
— А что — как же? — с раздражением заговорила тетка Олимпиада. — Пришла я в тот день к Витьке, а квартира пустая — ни его, ни девчонки. Приехал он вечером, я его спрашиваю: «Девчонку у приятеля на даче, что ли, оставил?» Он говорит: «Ты что? Я уходил, она спала, ее и не слыхать было». Ну, осмотрели мы всю квартиру — нигде ее нет. Он говорит: «Тут контролер из электротока приходил. Не утащил же он ее?» Да чего чепуху-то молоть! Зачем она контролеру? Я говорю: «Может, сама во двор вышла? Вечно гулять просится». А он злится: «Через запертую-то дверь?» А все время она была заперта? Мало ли что он уверяет, а спросонок да после выпивки мог и не помнить. Подумал он и говорит: «Если кто про девчонку спросит, скажу, что я ее к тебе за город отвез». Ведь не нужна она ему была вовсе, каждый день меня попрекал: «Надо ее сдать куда-нибудь! Опять не разузнала насчет детдома!»
Ксения Петровна тихонько плакала.
— Дальше! — сказал Черенков, когда тетка приостановилась.
— Я-то тут не ответчица, все он, Витька! Мой дом я ему, ясное дело, запретила сюда припутывать, требовала, чтобы заявил. А он на квартиру указывать не хотел: обыскивать, говорит, будут. Ну и придумал про Таврический, благо в другом районе, от дома подальше. Да еще и собирался долго. Вот вы его и припирайте к стенке, Витеньку прекрасного, пусть ему мои слезки отольются, сколько он меня потом обижал! А мое дело сторона.
В детской комнате милиции на Лиговке нашлась подробная запись, сделанная инспектором в августе 1949 года. Там было сказано, что трехлетняя «потеряшка» называет себя не то Галей, не то Гулей, фамилию произносит неясно: «Мокусева» или «Мокрусева», возможно, что это «Макушева» или «Макрушева». На вопрос, как зовут папу, ответила — «Витя», как зовут маму, — ответила «Натаса». Очевидно, имя отца — Виктор, матери — Наталья…
Бабушка и внучка
Весеннее солнце заглядывало в окна. В открытую форточку вместе с теплым воздухом врывались чириканье воробьев и веселые крики ребят, пускавших кораблики в лужах на дворе.
— Окна пора открыть и вымыть, — озабоченно сказала бабушка. — Да вот руки не доходят.
— Твои руки пусть и не дойдут до окон, — отозвалась Галя, поднимая голову от учебника. — Неужели мы не отковыряем замазку и не вымоем рамы и стекла? Правда, Зина?
— Что ж… можно, — без особого энтузиазма согласилась Зина. — Я еще не мыла, но можно попробовать.
Девочки учили уроки за большим обеденным столом. На другой половине стола бабушка что-то кроила. Время от времени она снимала очки и отправлялась на кухню помешать в кастрюлях.
Мысленно Зина пересчитала окна у них в квартире, — в столовой два, в спальне два, в кухне — одно, — и легонько вздохнула. С тех пор, как поселилась у них Галя, жизнь стала интереснее, но кое в чем труднее.
Галя старается бабушке во всем помочь.
А Зине же неловко сидеть сложа руки, когда Галя подметает, стирает, моет посуду, штопает Котькины чулки. Приходится и ей заниматься домашней работой.
Уже недели три прошло, как Галя у них поселилась, а Зина все не может опомниться, что выпала ей на долю такая редкая удача: лучшая из ее подруг оказалась ее собственной двоюродной сестрой. Кто бы мог подумать! Зина гордится перед ребятами всех четвертых классов, а у них в школе четыре четвертых класса: у других-то ребят, небось, не нашлась сестра, а у нее нашлась! И Галиным дядей Павлом Зина тоже гордится, хоть и не видела его никогда. Но она читала его письма. Галя ей все показывала: и первые открытки, и письма, где дядя Павел писал: «Эх, Галка, Галка! И как тебя угораздило заболеть скарлатиной?», и то письмо, где он удивлялся и радовался, что Галя нашла своих родных…
