Кто как смог - [16]

- Валяйся! - приказывала Даша, когда они упали в траву.

У нее было смешное детское раздражение на то, как он обошелся с нею в ее же доме. И теперь она верно повела свою игру, пугая Севера словом, значения которого он сейчас толком не понимал, по крайней мере в тех его оттенках, на какие вдруг стала нажимать девушка. Ведь он не догадывался обо всей силе впечатления, произведенного на нее его поступком, и полагал одну лишь невинную забаву в том, что валялся у нее на глазах с животным на диване и по полу, а с ней не захотел. Он тотчас оказался в подчинении у Даши, устрашившей его своим приказом и всякими резкими движениями.

Предостаточно вышло надутых губок, сверкающих как бы во тьме глаз, угрожающе сжатых кулачков, чересчур жгучих объятий, грубого хохота и невразумительных междометий.

Потом Даша сказала, изумленно страдая:

- Я еще ни с кем не изменяла мужу, и вот надо же...

- А я-то... я... - обозначил и Север меру своего смятения.

Тогда девушка вспыхнула и озлилась не на шутку:

- А что ты? Я же знаю, что ты такое. У тебя сознание ничтожества перед Богом и невозможность покаяния, - резко она бросила.

- Я осквернился.

- Ты? Осквернился? Со мной?

Север, растерянный, но в сущности мирный, в девушку влюбленный, кивнул. Он не успел объяснить, что не в ней, Дашеньке, которая нынче стала его единственной и ближе которой у него теперь нет никого на свете, не в ней грязь и блевотина. Не случилось ему довести до нее эти резоны.

С себя начинать надо - с суда над собой. Начать бы ему сейчас с очищающего покаяния перед возлюбленной. Он и вообразил уже, как излагает ей свою мысль, объясняет ей, что, начав с себя, видит, что грязь, запачкавшая его ныне, она и в нем самом, т. е. в его непотребном прошлом, и еще в том бездушии, с каким нечто внешнее вмешалось между ними, сделав их отвратительно мягкими, вонючей жижицей растекающимися игрушками в руках самого дьявола. Как-то странно он мучился из-за своего прошлого. Он понимал, что далеко не все было в нем так уж скверно, а вместе с тем нельзя же не брать что-то как пример своей греховности, когда имеешь дело с небом и засматриваешься на небесную чистоту, и что же, собственно, брать, если не совершенное уже, законченное, оставшееся позади. И он не мелочился, брал все, сразу весь ворох своего прошлого, а это было уже, наверное, слишком. Север уродливо наморщил лоб. Он собирался выразить свои мысли, свое мучение. Но, потеряв какое-то мгновение на эти сборы, он открыл расторопной девушке простор для дикого набега, в котором она не думала считаться и с тем, что вполне могло быть в Севере хорошо и достойно похвалы.

Она обхватила его шею тонкими, как прутья, пальцами и сдавила, а потом бросила это и принялась давать оплеухи, и потом еще била Севера, словно отовсюду выметывая острые, жесткие кулачки. Он тревожно забился и, раздавшись вширь, плотно накрыл ее и придавил к земле. Его лицо заострилось над распростертой жертвой, а из глотки вырвался клекот:

- Дашенька, ради Бога...

Даша засмеялась, ерзая. Она воскликнула:

- Вот ведь чертовщина какая, я думала, ты меня сейчас ой как клюнешь!

- Дашенька, Дашенька... пойми, - твердил и бессвязно объяснялся Север, - жижица, вонючая жижица... ты не смотри, что все сошло будто бы гладко... Мерзость! Наваждение! Мы растеклись... не то сделали... не так... А ты такая миленькая!

И тут он не с того начал, но Даша не удосужилась разобраться. Вырвавшись, она опять дала волю своей ярости. Ей казалось, что Север оскорбляет ее, и уже не словами только, а одним своим присутствием, тем лишь, что и сейчас в его глупо вытаращенных глазах было много необыкновенного и как бы приятного для всякого постороннего созерцания. Север без труда отводил в сторону ее метившие поточнее ударить руки, однако они возникали снова, как у сторукого чудовища, и Север, отскочив, вдруг стал с непроницаемой тупостью какого-то глубоководного гада смотреть прямо перед собой и сломя голову побежал прочь. Даша же осознанно смотрела ему вслед, с непостижимой даже для ее быстрого разума скоростью сделав исключительные выводы. Змей соблазнил меня, а теперь вздумал скрыться и залечь на дно, решила она; и рисовала уже для разнообразия: накормил меня запретным плодом...

***

Север ушел в город. Трудно сказать, как бы он понимал себя и даже, например, свой внешний облик, если бы знал о созданной девушкой на его счет капитальной образности. Прежде чем он ушел - извиваясь ли, с загадочной ли и отупелой угрюмостью какого-то совершенно внештатного существа, этот вопрос остается открытым, - и прежде чем переступил черту, за которой с ним начались, как можно выразиться, необратимые процессы, он отнес кота его прежним хозяевам. Дарья не ожидала этой новой и столь скоро наступившей встречи. Ей мгновенно вообразилось, что их внезапное свидание происходит при самых что ни на есть необычайных обстоятельствах, однако далеко не так выглядело это со стороны. Хозяйка взглянула на неожиданного гостя зло и с какой-то окончательной мерзостностью, как из самой уже тесной обыденности, тяжелой затертости в распоследних и грубейших реальностях повседневной жизни, возможно, она требовала объяснений, почему кот получает отставку, но никаких объяснений у Севера не нашлось. Предположительно, у него пропал голос, а уже только потом не сложилось необходимости хоть сколько-то объясниться с девушкой, не возникло даже отдаленного представления о том, что ее ожидания ответа и впрямь имеют под собой почву. Однако же он не то чтобы порвал именно с Дарьей и решительно отдалился от нее, а преобразился вдруг вообще в иного человека и самое первое - в человека, который обо всем происходящем с ним и в нем непостижимо умалчивает.