Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира - [11]
Примирить науку с атеизмом легко и просто. Но и с христианством ничуть не сложнее. Однако сама наука не должна придерживаться ни атеизма, ни теизма любого рода, в том числе и христианства. Повторяю, это просто наука. И так уж сложилось, что есть ученые-христиане, ученые-атеисты, ученые, придерживающихся любых политических, общественных, этических взглядов на жизнь. Это факт. Науке не свойственны никакие религиозные, политические, социальные воззрения. Можно говорить о том, соответствуют они друг другу или нет, но соответствовать – не значит следовать с необходимостью.
В поисках понятности и логичности
Мы – люди и поэтому стремимся составить из разных аспектов жизни целостную, логичную картину, которая бы нас удовлетворила. Нам мало просто искать смысл в отдельных предметах и явлениях. Мы хотим, чтобы они стали частью более масштабной модели. Мы не считаем свои ментальные миры чередой непоследовательных, никак не связанных друг с другом мыслей и идей – нет, нам нужно соткать из них узор, словно из нитей. Мы стремимся разработать «общую картину» реальности, в которой наука и религия прекрасно дополняют друг друга на умопостигаемой карте интеллектуального ландшафта и обеспечивают обогащенное представление о жизни, где все взаимосвязано. Для многих из нас самая трудная задача, которая стоит перед человечеством, – построение интерпретируемой модели, которая станет универсальным ориентиром в нашей жизни.
Все дело в историях, картинах и картах. Мы живем в мире, который сформирован бродячими сюжетами. Но какой из них самый осмысленный? Многие философы в наши дни называют творческий подход к поиску смысла жизни «мифом»[48]. Какой же миф самый лучший? Кому-то удобнее мыслить «картинами»: так легче визуализировать и организовывать «снимки» жизненных ситуаций, придавать логичность разрозненному набору впечатлений. А иногда говорят о «картах смысла», помогающих разобраться в сложном ландшафте реальности и проложить себе путь по нему.
Некоторые психологи описывают подобную ментальную карту реальности при помощи теории схем: схема дает одновременно и аппарат для представления некоторых аспектов реальности, и систему для организации информации о них[49]. Схемы часто представляются и навязываются через нарративы. Хорошие истории, картины и карты помогают нам углубить свое восприятие реальности – а плохие загоняют в тупики упрощенных представлений. Если ошибиться с ними, они обедняют и принижают, а если выбрать их правильно, они обогащают и просветляют.
Мы уже видели, что некоторые «великие нарративы» завладевают воображением целой культуры, но лишь временно, а затем теряют притягательность и утрачивают доверие. В наши дни упрощенческое, материалистическое мировоззрение вытеснило сложные холистические подходы, которые главенствовали в более ранние периоды развития западной культуры, в особенности в эпоху Возрождения. Ученые Возрождения считали природу многогранным живым организмом, где все взаимосвязано, а затем это представление сменилось механистическими моделями. С точки зрения такого «великого нарратива» природа толкуется как обезличенная конструкция из вещества и сил, управляемая причинно-следственными законами.
Однако если механический нарратив и доминирует в культуре, из этого не следует, что он интеллектуально точен или экзистенциально адекватен. Просто он вышел на передний план и когда-нибудь отойдет обратно. Есть и другие истории о поисках смысла, другие точки зрения, которые наша культура оттесняет на периферию. А нам иногда нужно двигаться дальше и возрождать старые представления, которые подавляли и замалчивали не потому, что они неправильные, а потому, что они неудобные и по сути своей подрывные. Культурная история науки и религии – едва ли не лучший тому пример.
Рассмотрим ее подробнее.
Истории о науке и религии
Отдельные группы в пределах тех или иных культур рассказывают свои истории, чтобы подтвердить и закрепить собственные притязания на мудрость и авторитет, с одной стороны, и исключить тех, кто может их оспорить, – с другой. Как мы уже отмечали, философ и культуролог Чарльз Тейлор показал, как определенные метанарративы выходят на главенствующие позиции, даже если они слабо укоренены в реальности[50]. А когда кто-то пытается оспорить эти доминирующие нарративы или отказаться от них, это представляют как признак иррациональности. Однако те, у кого хватает мудрости сомневаться в них, впоследствии считаются пророками, великими мыслителями, далеко опередившими свое время.
Выдающийся философ-постмодернист Мишель Фуко (1926–1984) прославился изучением проблемы безумия в эпоху Средневековья и в Новое время[51]. Почему эта работа оказалась такой влиятельной? Потому что показала, как власти зачастую применяли клеймо «безумие» вовсе не для обозначения душевных недугов, а как оружие в борьбе с подрывными, неудобными взглядами, представлявшими реальную угрозу для политических и культурных институтов. Нейтрализовать опасные идеи проще всего, если назвать их безумными. Интеллектуальную диктатуру маскировали под деяния на благо общества.
