Кто ищет, тот всегда найдёт - [2]

— Слушай, — говорю, — и делай как можно быстрее, пока мне не надоело пластаться на холодном камне.

Она с готовностью присела, вся — внимание.

— Там, чуть выше и слева от маршрута, ёлка стоит высокая и тонкая, одна.

Вот ведь как — и ёлку запомнил, как будто знал, что понадобится, как будто на самом деле кто-то нарочно в памяти запечатлел.

— Сруби её под корень, обруби верхушку на метр и волоки сюда. Давай.

Она торопливо выхватила из рюкзака топорик, которым мы делали затёски на деревьях, и заспешила к ёлке, снова прикатив к моим рукам мелкие камушки. Хорошо было слышно, как после недолгого частого стука топора бедное деревце рухнуло и, зашуршав хвоей, приблизилось ко мне.

— Вот, срубила, — запыхавшись, сообщила шустрая напарница с невидимой большей частью туловища.

Я глубоко вздохнул, не очень рассчитывая на успех спасательной операции, но так просто безвольно рухнуть вниз тоже не хотелось.

— Подсунь ко мне поближе обрубленную вершину, а нижние ветки надвинь на камень, до которого хотим дотянуться, так, чтобы он оказался между ветвями. Ухватись за последние, сядь за камнем, упрись в него ногами и замри, не шевелясь, пока не разрешу расслабиться.

Хотел припугнуть, что жизнь моя в её руках, да побоялся в случае неудачи придавить тяжелым грузом незаслуженной вины. И так обоим всё ясно.

Ёлка зашевелилась, улеглась обрубленным концом почти у самого моего носа, испуская приятно-пьянящий запах сочащейся свежей хвойной смолы, поёрзала из стороны в сторону и замерла.

— Ну, что, закрепилась?

— Да. Я тебя не вижу.

Хотел брякнуть, что «и не увидишь», да в последний момент прикусил болтливый язык, чтобы не накликать беды.

— И не надо. Держись, Маша, — помедлил и всё же разрешил: — Если будет невмоготу, отпускай. Начали.

Легко сказать, да трудно сделать, даже начать. Ослабленные, занемевшие пальцы и руки никак не хотели отпускать опор, пришлось сконцентрировать всю волю, которой у меня никогда вдоволь не было, и приказать им. Хотелось забыться, остаться здесь так навсегда, ничего не менять, и будь что будет.

Есть! Первой ухватилась за ёлку левая рука, ненадёжно цеплявшаяся за невысокий скалистый гребень. Чёрта с два отдерёшь. Фигушки! Давай, правая, бери пример. Не боись, хуже не будет. Так! Перехватилась и правая. Молодчага всё же я! И ёлка почти не сдвинулась. Марья — тоже молодчина! Теперь надёжно вишу на липком колком стволе. Пока помощница крепится. Треть дела сделана, нет, пожалуй, только четверть. Ладно, пусть будет 20 %. Если уставшие руки окончательно ослабнут, снова можно не начинать. Надо торопиться со следующей операцией спасения идиота.

— Как ты там, Маша?

— Нормально. Ещё сидеть?

— А тебе неймётся встать? — оттягиваю болтовнёй следующие движения замлевшего тела.

— Как скажешь. Не сердись.

Я и не сердился на неё, я злился на свою нерешительность, на сомнение в успехе.

— Помни, что я сказал: будет трудно — бросай.

— Ни за что, — не замедлив, отвечала она.

— Ну и умница!

Пора было задействовать и бесполезно болтающиеся задние конечности. Подумал и сразу почувствовал всё возрастающую режущую боль в правой ноге, особенно в колене, боль, как будто проснувшуюся от анабиоза страха. Этого ещё не хватало! Придётся терпеть и начать со здоровой левой.

— Держись, Маша, крепче!

— Держусь!

Слегка покачавшись на животе для разгона, я рывком выбросил левую ногу на скалу, но она, не удержавшись на слишком крутой и скользкой поверхности, медленно, нехотя, вернулась в первоначальное положение, а мне стоило больших усилий удержаться животом на прежней позиции. И Марья удержалась. Хорошо, что я не видел её лица, а то, наверное, отпустил бы колючую связку.

Ничего не оставалось, как попытаться закрепиться на скале правой больной ногой. Или прекратить безнадёжные издевательства над собой и напарницей. Снова покачавшись и взвыв от пронизывающей боли в колене, я смог закинуть правую ногу на скалу и застыть раскорякой в холодной испарине, тонко и безутешно воя и плача и от боли, и от удачи, оттого, что сумел сделать то, чего боялся не сделать.

Слышу, Марья тоже захлюпала, подвывая мне.

— Не дрейфь, старуха! — успокаиваю её и себя, прежде всего. Полдела, точно, сделано.

Полежал немного, успокаивая боль, скорее — привыкая к ней. Оклемался с пару минут, решаюсь на завершение операции. Уже не хочу отпускать ёлку. После такой-то вытерпленной боли? Дудки! Спасусь! Через любое терпение.

На повестке два варианта, и оба — аховые, с неясным финалом, на «фифти-фифти». Первый мне больше улыбается, поскольку менее болезненный, требует минимальных затрат моей изрядно истощившейся энергии, не предполагает почти никаких волевых усилий, т. е. — иждивенческий, поскольку нацело зависит от силёнок и упорства Марии, которой предстоит вытащить на скалу остатки никудышного и никому не нужного полутрупа. Второй, неизмеримо труднейший для меня: я всё делаю сам, если сумею преодолеть боль, не сдаться, и если не подведут утомлённые до предела руки. И если помощница усидит. Как ни старался, но так и не смог оценить её внешних силовых данных, поскольку постоянно видел в камуфлирующем и уродующем противоэнцефалитном балахоне с изредка открытыми по локоть полными руками. Девчонка! Мал-мала пораздумав, я решил не «финтить» и выбрал, естественно, второй вариант. Если и рухну всё же, то по собственной инициативе, может, зачтётся на том свете.