Кто, если не ты?.. - [44]

Однако Клим вовсе не собирался вспоминать старые грехи.

Он отошел к ребятам, окружившим Шутова. Тот рассказывал об Алехине: как Алехин играл на тридцати досках вслепую и не потерпел ни одного поражения. Теперь, когда Клим ощущал себя победителем, он уже был настроен более миролюбиво к Шутову. Ему даже пришла мысль поручить Шутову провести в классе шахматный турнир. А что? Шутов отличный шахматист...

Он увлекся этой мыслью о турнире и размышлял о нем, пока не хлопнула дверь: из класса, как из парной, выскочил Боря Лапочкин. Его жиденькие волосенки взмокли, лоб потно блестел. Он устало отдувался:

— Ф-фу, думал — все, засыпался... Чего ты тут накрутил, Гоша?

Он осекся: Игонин с силой ткнул его локтем в бок. Но было поздно.

Так вот оно что! Закусив губу, Клим смотрел на смятый листок в перемазанных чернилами пальцах Лапочкина. Значит, раньше таились от учителей, а теперь...

— Ну, что ты...— робко забормотал Лапочкин, комкая листок.— Я же ничего... Я же только в конце, проверить хотел...

Клим ощутил на себе тяжелый, насмешливый взгляд Шутова.

После уроков собрание,— выдавил он.— Никому не расходиться.

...Боря Лапочкин! Милый, безобидный Боря Лапочкин, с головой, похожей на одуванчик! Разве не он своим классическим почерком переписывал все «Зеркало»! Разве не он голосовал... Но нет, даже не это главное, главное — вот эти бегающие, жалкие, трусливые зрачки! Значит, все — зря! Значит, нашкодить, напакостить— и притворяться честным! Раньше хоть не притворялись... Так вот зачем Шутов пихнул его в комсорги: «Валяй, дурачься, болтай свои пышные слова — смешнее будет! Ведь все равно ничего у тебя не выйдет, Бугров, ничего не получится. Как были подлецами, так и останутся, ничего ты с ними не поделаешь, Бугров, мечтатель, болван, простофиля!»

Но Клим не хотел сдаваться, не хотел уступать ему Лапочкина. Он сказал, открывая собрание, сказал мягко, не приказывая, хотя он и был комсоргом, а тихо, почти просительно:

— Сходи к Татьяне Тихоновне,— так звали математичку,— признайся, что списал контрольную...

Он мог бы сказать иначе: Борис, дружище, я знаю, ты не такой уж плохой парень, и ты будешь мучиться от того, что сделал подлость. Надо быть гордым, Борис, надо быть честным. Но он был уверен, что его поймут, и сказал просто: сходи, признайся...

Но Лапочкин, смиренный, безропотный Лапочкин, который позволял дергать похожие на пух волоски на своей макушке, вдруг раскипятился:

— Да ты, Бугров, что, опупел?

Он так побагровел, что его белесые ресницы и брови стали казаться обсыпанными мелом.

— Так ты не пойдешь?..

— Поищи другого дурака! — крикнул Лапочкин.— Что мне, жить надоело?..

Челюсти у Клима налились свинцом.

— Да, ты не дурак,— проговорил он с трудом, как будто сталкивая с места тяжелый воз и постепенно разгоняя его все быстрее и быстрее.— Во-первых, ты лгун, во-вторых — трепач, в третьих — заячья душонка... В четвертых, ты нарушаешь устав... Не подчиняешься нашему решению... Трепачей, трусов и нарушителей устава в комсомоле не держат. Мы исключим тебя из комсомола, Лапочкин!

Он кончил жестко, зная, что прав, и его удивило недоумение, которое вспыхнуло на лицах ребят.

— Из-за чего исключать?— крикнул Игонин.— Из-за шпаргалки?..

— Ну и загнул — не разогнешь! — расхохотался Тюлькин.

Слайковский скорчил рожу и, приставив палец к виску, сделал движение, как будто хотел ввинтить его в голову.

«Он про меня ведь»,— подумал Клим и крикнул:

— Кто хочет высказаться — выступайте!..

В не сразу наступившей тишине лениво прозвучал басок Ипатова:

— Да чего выступать?.. Раздул из мухи слона...

Никто не брал слова. Угрюмое молчание нависло над классом. Даже Мишка, стиснув кулаками голову, уткнулся в парту.

Что случилось?

Клим чувствовал себя так, словно он повис в воздухе. Повис — и вот-вот лопнет нить, на которой он держится, и он рухнет куда-то в бездну.

Что случилось? Почему они молчали? Почему они молчали — те самые ребята, его товарищи, его комсомольцы?.. Почему они молчали — все, все до одного?! Но ладно, его не поняли, он повторит. Повторит все сначала. И пусть обсудят поведение Лапочкина, комсомольца...

Лапочкин вскочил.

— Что я тебе дался? — закричал он, затравленно озираясь. — Почему обсуждать? Пускай всех обсуждают! Я один, что ли, списывал?..

Он сейчас же испуганно смолк и скривил рот, получив от Лихачева короткий удар в спину.

— Кто списывал? — почти шепотом переспросил Клим.— Я списывал? Гольцман списывал? Михеев списывал?..

— Михеев шпаргалку написал...— сказал Игонин.

— Ты писал, Михеев?

Тот пожал плечами:

— Попросили...

— Кто попросил?

Михеев молчал, равнодушно глядя в окно.

— Кто попросил?!

— Не ори,— сказал Лихачев.— Ну, я попросил...— он виновато дернул себя за рыжий хохол.

— Еще кто списывал? Слайковский, ты?..

— Да что ты пристал, как банный лист! — весело огрызнулся Слайковский.— Ну, списывал, ну и что? А Игонин? А Новиков — не списывали? А Ипатов?..

Все завертелось, завихрилось перед глазами Клима. Так вот как!.. Вот как... Вот, значит, как... Ловко! Ловко же его водили за нос!

— А что? Может, мы все сходим, покаемся? — уже откровенно издевался Слайковский.— Или, может, сам доносить побежишь?