Ксеркс - [77]

— Пошли, макайра! — позвал Гермипп свою дочь, едва войдя в дом.

Гермиона окинула взором разорённое гнездо… Мать её отдавала последние распоряжения стайке бледных, перепуганных служанок, Клеопис взяла было на руки Феникса, но Гермиона забрала у неё дитя. В подобной ситуации мать обязана нести своего сына. Пройдя сквозь редеющую толпу на Агоре, они бросили по прощальному взору на каждое милое сердцу здание. Когда-то ещё им удастся вернуться сюда — невозмутимый бог молчал об этом. А потом повернули к Пирею, к быстрым лодкам, перевозившим афинян через узкий пролив на Саламин — туда, где по-прежнему было безопасно. Весь день, до поздней ночи, суда переправляли людей, пока не завершено было дело, равного которому в истории ещё не случалось. Все афиняне, не желавшие оставаться во власти Ксеркса, получили возможность уехать. Всем заправлял один мозг. Все приказы отдавал единственный голос. Леонид, Аякс Эллады, был отнят у неё. Остался Фемистокл, новый Одиссей, доблестный, как Аякс, и одарённый разумом, достойным бессмертного бога. Неужели этот разум и доблесть сумеют отразить натиск божественного царя ариев?

Глава 11

Лишь несколько дней Ксеркс позволил отдохнуть своему воинству, дорого заплатившему за победу у Фермопил. Экспедиционный корпус, посланный, чтобы ограбить Дельфы, вернулся, не добившись успеха, — как утверждали, благодаря личному вмешательству Аполлона, обрушившего два горных утёса на головы неблагочестивых врагов. Однако никакое чудо не преграждало персам путь на Афины. Беотия со всеми её городами приветствовала царя; Феспии и Платея, стоявшие за Элладу, были сожжены. Войско пелопоннесцев стояло в Коринфе, занятое возведением стены поперёк Истма, и не думало вступать в открытый бой.

— Клянусь душой отца, — говорил Царь Царей, — я не сомневаюсь в том, что после урока, полученного у Фермопил, эти безумцы побоятся выйти на новое сражение.

— На суше, конечно, — соглашался Мардоний, постоянно находившийся у локтя своего властелина, — но на море… Бессмертный государь скоро узнает об этом.

— Неужели они дадут нам морское сражение? — спросил Ксеркс, не обрадованный подобным предположением.

— Всемогущий, ты убил Леонида, но второй из твоих отъявленных врагов ещё жив. И пока Фемистокл тоже не будет убит, твоим рабам приходится думать о битве с ним.

— Ах да! Помню его: упрямый негодяй. Ну, если нам придётся сражаться на море, битва должна происходить под моим присмотром. Верные мне финикийские и египетские мореходы не показали себя при Артемизии; доблесть их не смогла проявиться в отсутствие царя…

— Присутствие которого заставляет верноподданного сражаться за десятерых, — торопливо добавил Фарнасп, носитель опахала.

— Конечно, — улыбнулся царь. — А теперь я должен спросить у тебя, Мардоний, о здоровье моего красавчика Прексаспа.

— Без перемен, великий государь.

— Неужели рана настолько тяжела? Печально. Он долго выздоравливает. Разумеется, ему нечего желать.

— Нечего, всемогущий.

— Сегодня я пошлю ему хелбонского вина со своего стола. Я уже скучаю по пригожему лицу Прексаспа. Я хочу сыграть с ним в кости. Прикажи ему поправиться, потому что этого желает царь. И если он уже сделался настоящим персом, одних этих слов будет довольно, чтобы Прексасп поднялся со своего ложа.

— Вне сомнения, он будет растроган милостью вечного государя, — ответил носитель лука, отнюдь не пожалевший о том, что дальнейший разговор на эту тему был прекращён верховным привратником, провожавшим к царю предводителей конницы для обсуждения наиболее практичного маршрута продвижения через Беотию.

На самом деле благодаря крепкой бронзе лаконского шлема Главкон давно уже находился вне опасности. Он уже мог ходить, даже ездить верхом, но Мардоний не разрешал ему оставлять шатра. Афинянина, конечно же, скоро узнают, и, как только Ксеркс пришлёт за ним, Главкон в своём новом расположении духа вполне может устроить перед лицом гневного монарха невесть что. Посему афинянин был в известном роде заточен в шатре вместе с евнухами, слугами и женщинами. Артозостра часто разделяла его общество, Роксана делала это реже. Однако египтянка полностью утратила свою власть над Главконом. Он обращался с нею с холодной любезностью, куда более обидной, чем простое пренебрежение. Раз или два Артозостра пыталась отговорить Главкона от его намерения, но слова её всегда разбивались об один и тот же барьер:

— Я эллин, моя госпожа. Мои боги — другие боги. И я должен жить и умирать так, как положено моему народу. И после утра, проведённого с Леонидом, я не сомневаюсь в том, что наши боги сильны и даруют нам победу.

После Фермопил войско повернуло на юго-восток, но Главкон ехал в крытой походной повозке, которую охраняли евнухи Мардония. Все считали, что в этом возке передвигается какая-то женщина из гарема носителя лука, царь ежедневно осведомлялся о своём любимце, и каждый день Мардоний отвечал ему: «Состояние Прексаспа не изменилось». Ответ этот, даже на взгляд правдолюбца Митры, был весьма недалёк от истины.

Когда войско остановилось возле Платеи, пришли вести, которые могли бы сокрушить уверенность Главкона, если её вообще можно было сокрушить. Эвбол-коринфянин погиб в стычке сразу же за Фермопилами. Весть эта означала, что никто не мог объявить в Афинах о том, что в день тягчайшего испытания изгнанник связал свою судьбу с Элладой. Леонид погиб. Спартанцы, присутствовавшие при разговоре Главкона с царём, тоже убиты. В спешке, на военном совете, Леонид назвал его имя лишь одному Эвболу. А теперь тот погиб, явно не успев сообщить кому-либо о деяниях Главкона. Итак, соотечественники-афиняне видели в нём по-прежнему предателя, лишь подтвердившего свою вину в трудный час. Если он возвратится к своим, толпа, возможно, растерзает его. Но молодой Алкмеонид не утрачивал решимости. Раз уж он не погиб при Фермопилах, нельзя оставаться и в лагере варваров. Надо лишь довериться владычице Афине, спасшей его от одной смерти, — она избавит и от другой. И потому он копил силы — словно пойманный лев, мечтающий об освобождении, — едва не желая при этом, чтобы персидское войско продвигалось вперёд побыстрее, приближая его тем самым к родному дому.