Ксанское ущелье - [2]

… Аул Накити прятался в горах, занесенных в эту пору глубокими снегами. Две дороги вели к нему: одна — снизу, из долины, наезженная; другая огибала аул по ущелью и узкой, переметенной снегом тропкой сбегала в Накити сверху.

Черный Датико выбрал верхнюю дорогу. Пусть отсюда въезд в аул затруднен — по этой дороге аульские мужчины выбираются только на охоту в горы да за сушняком для очагов, — зато отсюда их не ждут.

Князь знал, что в ауле полно собак. Во многих домах по два-три пса. Среди них немало таких, которые в прыжке снимают всадника с лошади. И стоит только залаять одной из них, как во всем ауле поднимается сплошной вой.

— Если спустят собак, не жалейте, — приказал Амилахвари. — Стреляйте.

И вовремя. Едва они показались на гребне хребта, чтобы глянуть на аул сверху, во дворе дома, прилепившегося к скале, как ласточкино гнездо, подал голос первый пес, а уже через минуту по узкой дороге к ним мчалась с отчаянным лаем целая свора.

Джигиты князя открыли по ней беспорядочную пальбу. Собаки приостановились в испуге. Еще несколько выстрелов, и свора отступила назад. Один из псов — лобастый, в крупных черных пятнах — заскулил, упал на снег и забился в агонии.

В ауле оказались одни старики, женщины да дети. Мужчины еще затемно ушли в соседнее селение разбирать снежный завал.

Услышав выстрелы, жители повыбежали из саклей. Старики сразу же узнали князя Амилахвари. О его намерениях говорили ружейная пальба и затихающий визг пестрого пса Цебы Кудухова.

Цеба, бедняга, и сам недавно пал от руки прислужников князя. За неуплату подати они выгнали из сарая его дойную корову. Цеба выхватил кинжал, но не успел и шагнуть к разбойнику, который нахлестывал плеткой животину, как другой всадил в старика три пули.

Мужчин тогда, как на грех, не было в ауле: сенокос. Когда люди прибежали к сакле Кудуховых, старый Цеба лежал бездыханный, а жена его билась на земле в плаче. Младший сын Цебы — Дианоз предал отца земле и сразу после поминок исчез. Жители Накити не видели его, словно в воду канул.

И вот еще одна смерть в сакле Кудуховых. Хоть и волкодав всего-навсего, но тоже живое существо, к которому люди привыкли.

Убедившись, что в ауле нет таких, кто мог бы оказать сопротивление, князь решил все дела решить одним махом.

— Соберите этих трехногих на нихас![1] — приказал он джигитам. — И чтоб ни один, кроме тех, что уже подняться не могут, не отсиделся. Не идут — силой тащите!

Когда наконец перед ним встала окруженная его всадниками реденькая толпа престарелых осетин, князь картинно поднял руку.

— Неделю назад вы камнями закидали моих слуг, и вот я сам прибыл, чтобы напомнить вам, кто хозяин этой земли, этих гор. Испокон веку живете вы на землях, данных моим предкам великим государем. Живете, пашете их, пасете скот на пастбищах, а подати кто за вас будет платить? Заезжий добрый человек? Что-то не вижу я его. Где он? Не подскажете? Или вы забыли тяжесть руки моего отца? Так запомните: к тяжести его десницы прибавилась и моя. Не испытывайте мое терпение — все предам огню, все сровняю с землей!

Из толпы, опираясь на длинный посох, вышел старик в аккуратном бешмете, добротной папахе:

— Светлый князь! А хорошо ли начинать свою речь с угроз? Может, мы и без того тебя поймем? Кому угрожаешь? Старикам? Джигиты на завал ушли. Давай пошлем за ними и договорим тогда. Нам уже в дальний путь, который никому не заказан, собираться пора. А дети? Что дети в подати понимают?

Опершись на посох обеими руками, старик ждал, какой последует ответ.

— Может быть, еще кто хочет сказать? — приподнялся Амилахвари в стременах. — Я готов выслушать.

Наступила гнетущая тишина.

Покашливали в толпе, припорошенной незаметно посыпавшим с небес снегом, старики.

— Ясно, — сказал Амилахвари. — Значит, все так считаете. Но я законов не нарушаю, как вы. Я ни в кого камнями не швыряю. Я требую только свое! А где ваши джигиты, это для меня не важно. Забот у меня и без вашего аула много, зимний день короток, дорога — тяжелая. Вот еще и снежок, на беду нам, повалил. Жаль, конечно, что нет ваших джигитов. Может, вырезал бы кое-кому свой герб на спине, чтоб не подстрекали! Их счастье, что ушли, — закончил князь и тут же приказал застоявшейся свите: — Обойдите дома, гоните с каждого двора по корове. Нет коровы — берите телку, нет телки — семь барашков. Не окажется баранов — берите сыр… Всё берите! Всё!.. Предупреждаю, — повернулся он к жителям аула. — Кто попытается помешать, пусть пеняет на себя! Ни старого, ни малого не пощажу! А не согласятся ваши джигиты с моим решением, пусть явятся ко мне, уж мы договоримся.

Сурово смотрели накитцы вслед угоняемому из аула стаду, женщины молча вытирали мокрые глаза.

Ободренный успехом, веселый, гарцевал на своем скакуне Амилахвари. Внезапно его осенило. А что, если обвал на горной дороге по соседству с Накити, о котором рассказали эти старые ослы, использовать в своих целях?

С полдороги с тремя слугами он повернул на тропу, что вела к лесосеке.

Первый раз княжеская артель оставалась там на зиму.

Амилахвари давно угнетала мысль о предстоящем расчете с лесорубами. Как кстати этот обвал! Не иначе сам бог послал ему добрую весть! Разве он не может сказать артельщикам, что его люди везли на лесосеку и провизию, и деньги и вот — надо же так случиться! — попали под снежную лавину? О каком расчете теперь говорить, если все погребено лавиной? Грех! Кто усомнится в его княжеском слове? Кто?