Крысы Гексагона - [9]

Сто лет?!.. Док умница – но здесь, сдается мне, он сильно брешет. Что можно делать в сотку?! Лежать пластом и гадить под себя? Сто лет… да ну нахер, бредовая мысль. Сорок лет – предел мечтаний. Предел, после которого ты гниешь заживо и разлагаешься, даже не работая на Химии. Плохая еда и вода, изматывающий труд, скученность, сырость, холод – везде, кроме производств – или душная парилка, когда сотня душ отряда собирается в камере. Мы не живем – мы выживаем, и каждый день приближает нас к смерти. И вот уже пеньки вместо зубов. И вот уже кишки не могут переварить говнорацион. И вот уже дерьмо, то летящее ракетным выхлопом – а то раздирающее потроха, с трудом выходящее наружу. Ссать кровью или давить капля за каплей, скрипя зубами и подпуская остаток в штаны… Бабам, говорят, еще хуже. Женщин Гексагона часто губит рак. Так говорит Док, а ему стоит верить в этих вопросах.

Старый Гриб… я иногда вспоминаю его. Ему было сорок. Старина Гриб, разменявший сорокет, тогда в сортире был прощен лишь из уважения к возрасту. Уважение… Наверно, в нас еще осталось что-то человеческое, раз временами пытается проклюнутся наружу тонким хилым ростком… Дохляк Гриб, порой не справляющийся со стеблями сраного салата в пайке, тогда ушел целым. Не считая выбитых зубов. Он умер через пару недель – помогал парням из Приемного Дока кантовать груз. Это была не его работа, он просто вызвался подсобить. Дурак. Подставил плечо под обрезок балки, которую грузили на транспортную платформу – подставил, посерел, закатил глаза, захрипел и откинул копыта.

– Ряа-а-аз! Ряа-а-аз! Ряаз-два-три!.. Ряа-а-аз! Ряа-а-аз! Ряаз-два-три!..

Пищеблок на третьем уровне, там же, где и прочие службы обеспечения. Пищеблок огромен – это центральная площадь третьего уровня Северного модуля. Разом вмещает до пяти тысяч человек – половину крыс, обитающих в нашем Северном – и движение здесь только сквозное, чтоб не устраивать пробок.

Пищеблок пахнет чем угодно кроме еды – но организм не обманешь. Пошла слюна? Это значит, что ты уже рядом и уже почуял отвратный запах готовых рационов. Пищеварительный тракт бунтует – и ты течешь и капаешь, словно бульдог.

– На месте-е-е… стуй! Ряаз-два! Ждем, желудки!

Нам не везет, мы не успеваем в первую партию. Мы стоим в коридоре, выходящем в Пищеблок, и ждем, пока партия крысюков за столами жадно жрет свою пайку. Пятнадцать минут на прием пищи. Пожрали? Встали – и на выход. Наша очередь.

Внутри Пищеблока все знакомо до блевоты. Серые стены, серые длинные лавки, серые столы, серые люди за ними. Вместе с нами здесь куча народу – два десятка отрядов Общих работ, отряды Конвейеров, отряды Энергоцеха и Электриков, Химии, Морильни и Оранжерейной… Да много кто. И – Бордель, наши прекрасные крыски-шлюхи. Ну как прекрасные… Номера пожирают их взглядами – но буграм накласть. Бугры посещают Нору.

Первая партия дружно встает. Теперь им на Плац, на первый уровень – а нам за столы.

– Проходим! – орет капо-два.

Проходим, шаркая ногами вразброд.

– Садимся!

Садимся.

Все вокруг серое – но тарелки, стаканы и ложки с вилками желтые. Желтое на сером… И еще – они пластиковые. Кухонно-приборный дюраль очень легкий металл, и несмотря на то что классифицируется как «деформируемый» – прочности хватит, чтоб порвать человечью плоть. Машины извлекают уроки и реагируют сразу, без проволочек – тем более, если есть и указание от Смотрящего. Пластиковая посуда у нас уже года три, после того случая с Сычом…

Мы сидим и ждем раздачи. Смола пялится на баб, Пан уткнулся в стол, Желтый шарит хитрым взглядом по сторонам. А я – вспоминаю…

Тогда меня только-только перевели на Общие работы. Во Второй отряд. Я давно не новичок Гексагона, Малолетка плюнула мной во взрослый мир пару лет назад – но я сменил несколько отрядов, прежде чем оказался во Втором. Пришел из Двенадцатого, чаще всего работавшего с мусором, а до того шустрил в Пятнадцатом – том самом, который обслуживает Внутренний Приемный Док. Ну да не о том речь…

Сыч рулил Первым уже давно. И очень недолюбливал Смолу, недавно ставшего главбугром Второго. Впрочем, Смола отвечал тем же. Но – пока они не схлестывались. Кружили, присматривались, прикусывали друг друга зубом – но все чего-то ждали. Ждала и Нора – драка обещала быть жаркой, и ставки могли вырасти до небес. Не дождалась – Смола сделал все чужими руками…

Помню, мы жрали вечерний харч. Давились опостылевшими рационами, упругими белесыми кубиками белкового говна, политого для вкуса коричневой жижей, имеющей вид детской неожиданности. Я ковырял свою пайку, стараясь не вглядываться в то, что пихаю в рот – и косился на свой новый отряд. И иногда на Первый, с его Сычом. Косился – и по каким-то неуловимым признакам чуял, как оттуда несет злобой и кислым запахом страха…

Я смотрю на Первый – и вдруг чувствую, как ногу давит ботинок Смолы. Я поворачиваю голову, встречаю его глаза – и вижу немой приказ: не отсвечивай. Я возвращаюсь к своей жранине, но коситься на Первый не прекращаю. Смола едва кивает и пихает в рот очередную ложку белково-углеводной мерзости. Он ждет…

Он ждет – а я вдруг понимаю, что случится сейчас. Страхом несет от Хмыря, рядового номера Первого отряда. Он не крутится на своем месте, не трындит с отрядниками, не ржет, как конь, вскидывая лысую башку к потолку – он сидит тихо, уткнувшись в свою тарелку, и тоже ждет. Днем наши отряды вместе работали во Внешнем Погрузочном Доке – и пока я пас основное стадо, Хмыря отвели в сторону Смола и Пан. Не знаю, чем его взяли – может быть, долгом, может, каким-то нечаянно упоротым косяком, слишком серьезным, чтоб его удалось скрыть… но крысюк явно на крючке. И каждая крыса Гексагона знает, что наказание от машин зачастую легче, чем от бугров соседнего отряда. Машины просто вычеркнут тебя пулеметной строкой – бугры же не дают легкой смерти.