Крысы - [9]
Она откладывает в сторону газету, открывает окно; проходит трамвай, вдали замирают выкрики газетчика.
— Мадам, пришли за бельем. Будете проверять?
Хозяйка вздрагивает, оборачивается.
— Вы опять позабыли пепельницу, мне надоело повторять…
Мадам Руссен спускается по натертой дубовой лестнице и открывает дверь буфетной.
Когда она подымает голову, появляется третий подбородок: подбородок собственного достоинства.
VII
Четыре лемеха выворачивают землю, и ослепленные светом черви извиваются на влажной глине. Земля откладывается правильными пластами по четырем бороздам, и полевые мыши убегают по ним. Трактор икает, выдыхает голубой дым. Словно огромное животное, неуклюжее и запыхавшееся, упрямо тащится он по борозде. Цепляется за землю шпорами, упорствует, но подчиняется мерному ритму поршней. Настойчиво тащит он за собой плуг, словно лошадь, которая никогда не оборачивается, и от непрерывной вибрации дрожит сидение на широких рессорах. Вибрация передается телу Жака, и его сжатые пальцы сообщают ее рулю. Вся огромная масса металла содрогается. Жак не выпускает рукоятки, но свободной рукой отирает с лица масло, пропитавшее ему ресницы. Ветер относит дым в лицо Жаку, Он выпускает руль; трактор, направляемый двумя колесами, которые катятся по краям полосы, продолжает путь. Жак оглядывается. Улыбается. Прямые линии борозд сходятся вдали, и земля, развороченная сегодня утром, кажется жирной рядом с пашней, покрывшейся пылью. Он улыбается, — последний день пахоты; а овес будут сеять в начале мая.
Лемехи поблескивают под поднимаемой пластами землей. Камешки хрустят и визжат под стальным трактором. За полями — леса, нежно-зеленые и зябкие.
Запах земли доходит до него сквозь раздражающую вонь дыма.
Вдруг он хватает руль: переднее колесо смяло край борозды. Трактор снова идет правильно, и Жак быстро подымает голову, чтобы перевести дыхание. Солнце прямо над головой. Полдень.
Хочется есть, хочется пить. К этому времени девочка Альфонсина приносит обыкновенно завтрак. Осталось допахать всего несколько метров. Уже близок склон, где в комьях земли, развороченной колесами, путается и кончается полоса.
Жак хватает рычаг и тянет его к себе. Стоп! Трактор останавливается, но мотор все еще работает. Лемехи автоматически поднялись; на концах налипла земля. Жак слезает. Ноги еще дрожат, он потерял равновесие; постепенно его неуверенная сперва походка становится устойчивой. Башмаки отяжелели от влажной земли. Он подымается на край откоса. Позади — поле, впереди — лес; направо — горизонт опускается до самых деревьев, окаймляющих проезжую дорогу.
По краю откоса дорожка; за дорожкой — канава, буки, соломенные крыши, гумно, хлев, яблони. В канаве — кусты ежевики, кусты ежевики с нежными листочками.
Он садится на край канавы. Солнце у него над головой, а девочка Альфонсина выходит из дома с корзиной в руках. Хлопает калитка.
Вблизи видно, что Альфонсина вся в веснушках.
— Вот вам завтрак, мосье Жак.
Она протягивает ему корзину.
— Спасибо, девочка.
Мосье, отец сказал, ему бы надо вечерком с вами поговорить.
— Хорошо; пусть придет после вечерней дойки… Ступай завтракать, Альфоисина.
Девочка покачивает узкими бедрами; шерстяное платье в клетку плотно облегает ее развивающиеся формы. Синий фартук слишком узок и не закрывает округлостей — предмета вожделений молодых скотников.
Опять хлопает калитка. Из корзины торчит горлышко бутылки с сидром. Жак берет ее и наполняет стакан. Он жадно пьет. В горле пересохло от керосиновой гари. На продолговатом блюде большой бифштекс, дымящееся пюре. Он ест. На хлебе остаются жирные следы от пальцев. В четырех метрах от него работает на тихом ходу мотор; останавливать его в разгар работы нет расчета: приводить в движение эту своенравную махину трудно и утомительно.
Отец Альфонсины хочет с ним повидаться. Снова старая песенка о тетке Лабан. Старуха, уморившая трех мужей и напивающаяся, как извозчик, в каждую получку, не хочет выезжать из домика, который снимает у отца Альфонсины. Тот себе на уме, ему нужна лачуга, чтобы сдать ее своему отцу, у которого есть кое-какие сбережения и который заплатит втрое дороже, чем старуха; а ей он предлагает переселиться в бывшую, печь для обжигания извести, правда, там нет пола, — для тех, кому пора умирать, и земля хороша.
Тетка Лабан не хочет; не хочет потому, что боится умереть в этой конуре. Фермер изводит Жака, чтобы тот повлиял на несговорчивую жилицу.
Жак жует быстро и пьет еще быстрее.
Нет, он не выставит за дверь тетку Лабан; она была неутомимой работницей. Он с тоской думает о скупости крестьян, выколачивающих гроши, экономя на пропитании поденщиков. Поденщики пьянствуют, плодят детей и говорят: «А что мы в жизни-то видим, кроме этого?»
Говорят без озлобления, словно вполне естественно, что работа не кормит их досыта. Бутылка опорожнена, блюдо очищено. Жак уплетает яблоко. Вдалеке над лесом вьются вороны, зоркие и крикливые.
Мотор все еще работает на тихом ходу; блеет баран, и жаворонки, словно брошенные пращей, камнем падают на развороченные борозды. Велосипедный звонок: почтальон. На обветренном лице широкая улыбка, прекрасные карие глаза, пушистые седеющие усы; и велосипед на дороге. Полированный деревянный ящичек, письма, одно письмо.
В 1929 году Кобаяси опубликовал повесть "Краболов", где описывает чудовищную эксплуатацию рабочих на плавучей крабоконсервной фабрике. Повесть эта интересна и тем, что в ней автор выразил своё отношение к Советскому Союзу. Наперекор японской официальной прессе повесть утверждала светлые идеи подлинного революционного интернационализма, дружбы между советским и японским народами. Первое издание "Краболова" было конфисковано, но буржуазные издатели знали, что повесть будет иметь громадный успех. Стремление к выгоде взяло на этот раз верх над классовыми интересами, им удалось добиться разрешения печатать повесть, и тираж "Краболова" за полгода достиг невиданной тогда для Японии цифры: двадцати тысяч экземпляров.
Саша Черный редко ставится в один ряд с главными русскими поэтами начала XX века. Некоторые знают его как сказочника и «детского поэта», кому-то, напротив, он представляется жестким и злым сатириком. В действительно в его поэзии звучит по-чеховски горькая нежность к человеку и себе, которой многим из нас так часто не хватает. Изысканный и грубый, лиричный и сатиричный, одновременно простой и непростой Саша Черный даже спустя сотню лет звучит свежо, остроумно и ярко.
В своем последнем завершенном романе «Взгляни на арлекинов!» (1974) великий художник обращается к теме таинственного влияния любви на искусство. С небывалым азартом и остроумием в этих «зеркальных мемуарах» Набоков совершает то, на что еще не отваживался ни один писатель: превращает собственную биографию в вымысел, бурлеск, арлекинаду, заставляя своего героя Вадима Вадимовича N. проделать нелегкий путь длиною в жизнь, чтобы на вершине ее обрести истинную любовь, реальность, искусство. Издание снабжено послесловием и подробными примечаниями переводчика, а также впервые публикуемыми по-русски письмами Веры и Владимира Набоковых об этом романе.
Альберт Бехтольд прожил вместе с Россией ее «минуты роковые»: начало Первой мировой войны, бурное время русской революции. Об этих годах (1913–1918) повествует автобиографический роман «Петр Иванович». Его главный герой Петер Ребман – alter ego самого писателя. Он посещает Киев, Пятигорск, Кисловодск, Брянск, Крым, долго живет в Москве. Роман предлагает редкую возможность взглянуть на известные всем события глазами непредвзятого очевидца, жадно познававшего Россию, по-своему пытавшегося разгадать ее исторические судьбы.
Э. М. Форстер (1879–1970) в своих романах и рассказах изображает эгоцентризм и антигуманизм высших классов английского общества на рубеже XIX–XX вв.Положительное начало Форстер искал в отрицании буржуазной цивилизации, в гармоническом соединении человека с природой.Содержание:• Куда боятся ступить ангелы• Рассказы— Небесный омнибус— Иное царство— Дорога из Колона— По ту сторону изгороди— Координация— Сирена— Вечное мгновение• Эссе— Заметки об английском характере— Вирджиния Вульф— Вольтер и Фридрих Великий— Проситель— Элиза в Египте— Аспекты романа.