Крысиный король - [6]

— Хорошо заплатят!

— …Улавливатели высокочастотных колебаний. Антенны. Датчики. Старый Тарзан умер, сейчас я натаскиваю молодого. Он еще не готов. Кто заказчик?

— Соседка. Дом через два от меня. Запиши телефон. Нона Ахметовна. Звонить в любое время.

— Найду помощника — позвоню.

— Я сказала — ты позвонишь сегодня. У нее трагедия, муж погиб. Хочет все продать, а первый же покупатель увидел крысиный помет.

— Мышиный скорее всего. Крысы аккуратисты, гадят в потайных местах, и мышей они убивают… Ладно, разберемся. Зайти к тебе можно будет?

— Куда?

— Через два дома от заказчика. Чайком угостишь.

— Мы с дочкой в Греции. От Санторини на восток налево, уютный островок…

…Это был всего лишь второй заказ, пришедший через Катю. Первый поступил весной восемьдесят восьмого. Катя пригласила поужинать в кооперативный ресторан в Кропоткинском переулке. Сказала, что ужинает с Трубецкими. Трубецким до семнадцатого года принадлежал весь доходный дом, на первом этаже которого Федоров открыл ресторан. Те их потомки, которых не расстреляли, которым не повезло уехать, помнили, что им когда-то принадлежало.

Катин тогда еще живой и бойкий муж помог с расселением коммунальных квартир на первом этаже, прежнее место которых занял ресторан, кому надо позвонил, что требовалось сделал, и теперь у Кати было преимущество в записи: когда она хочет записаться, а мест нет, мэнеджер — она так и сказала: «мэ-не-джер» — вычеркивает какого-нибудь мидака или референта капээсэс, им все равно недолго осталось. Недолго осталось до чего? Муж говорит, что скоро партии капец, впрочем, это неважно, в семь, не опаздывай, но я опоздал — уже выйдя из дома, вспомнил, что надел тот самый свитер, в котором вылетал через лобовое стекло, с пятнами крови, — и пришел в ресторан — мэнеджер был крайне предупредителен, когда узнал, кто меня ждет, — к тому времени, когда миниатюрная, с глазами чуть навыкате, впалыми щеками, большим ртом, нервная Катя, сидевшая напротив двух больших, гладких, спокойных и ухоженных женщин, уже сделала заказ.

Трубецким я поцеловал ручки, у одной кожа пахла огурцом, у другой смородиной; оказалось — обе они были Трубецкими по мужьям, родители одной были из медработников среднего звена, мы с ней поговорили о тяжелой фельдшерской доле, у другой — из чекистов первого помета, прадедушку грохнули еще в начале двадцатых, за контакты с ушедшими в подполье эсерами. Но обе несли себя по жизни с аристократическим достоинством. Казались большими Гедеминовичами, чем сами Трубецкие. Так сказала Катя. За это умение, думаю, их и взяли — улучшить кровь.

Кожа у Кати пахла табаком. Она спросила — не хочу ли я борща? — и сказала, что заказала мне бараньи котлеты. Катя курила одну за другой, вставляла «житан» в янтарный мундштук, канал в нем был черен. Мелкими глотками пила вино. Катя начала коротко стричься. У сидевших напротив были длинные волосы, у одной убранные в толстый пучок, у другой в накрученную вокруг головы косу. И той и другой понравилось, как я выполнил заказ. Я пытался объяснить, что работал, собственно, не я, что тут заслуга Акеллы и только его, но для Трубецких Акелла и я составляли одно целое, в котором главную роль они отводили мне.

У каждого из Акелл был свой почерк, некоторые ограничивались только убийством, другие пожирали убитых, причем не всех и каждого, а, скажем, только первого и последнего. Акелла-шестой, работавший у Трубецких, пожирал исключительно мозги своих жертв, но был так изранен, что скончался позже у меня на руках.

В туалете ресторана я встретил Зазвонова. Мы стояли у писсуаров рядом, я в старом пиджаке от свадебного костюма, Зазвонов в темно-малиновом, с золотыми пуговицами. Зазвонов спросил, что за бабы со мной, поинтересовался, чем я теперь занимаюсь, узнав — предложил крышу. Сам он сидел в кабинете ресторана, с теми, кто был его крышей. Зазвонов поднялся на торговле сигаретами с просроченным — я даже не подозревал, что таковой существует, — сроком годности, покупал за бесценок в Австрии, вывозил якобы на полигон в Саратовской области для утилизации — полигон существовал только на бумаге, в Австрии оказался во время первой поездки за рубеж, там пошел вместе со знакомым австрияком в гости к соседу, сосед пожаловался — склады забиты, коробки еще с семидесятых годов, а утилизировать в Австрии слишком дорого. Зазвонов держал ларьки у метро «Университет». Его крыша помогла отогнать от сигарет чеченцев. Крыша была гэбэшная.

— Им твои крысы-каннибалы могут понравиться, — хмыкнул Зазвонов, дал визитку, удивился, что у меня визитки нет.

Я сказал, что теперь моя фамилия Каморович, не Коморович и не Комарович, а именно Каморович, первое «а», второе «о». Зазвонов достал маленький блокнотик, тонкую ручку, записал, поднял на меня взгляд больших сиреневых глаз.

— Но ты же, кажется, был Шпильман? Нет? Ну, когда мы вместе служили.

— Не Шпильман, а Шихман. Да, был Шихман, стал Каморович. Шихман — фамилия моего отчима, Каморович — моей матери. И моего деда. Отчим с матерью развелись, я, когда дембельнулся, вернул себе фамилию матери, она в свидетельстве так и записана, первое «а», второе «о»…