Крыши Тегерана - [88]

В последующие дни Ахмед всеми силами пытается избегать господина Горджи. Зная его, я предполагаю, что он разрабатывает план атаки. Господин Горджи, в свою очередь, появляется почти на всех уроках Ахмеда, усаживается в заднем ряду и наблюдает за учителями и учениками.

— Вчера Горджи приходил на урок геометрии к господину Бана, — рассказывает Ахмед. — С той минуты, как он вошел, я понял: что-то не так. Все ребята тоже об этом догадывались. Все сидели за партами ровно и ждали, на чью голову опустится топор. Но я-то знал. Горджи подошел к господину Бана и прошептал ему что-то на ухо, потом направился к задним рядам, откуда ему хорошо всех видно. Не похоже было, чтобы господин Бана обрадовался просьбе директора. Переминаясь с ноги на ногу, он нервно взглянул на господина Горджи, потом стал вышагивать взад-вперед перед доской и наконец шепотом произнес мое имя и вызвал меня к доске. Бана попросил меня доказать теорему, которую я в глаза не видел.

Ахмед дотрагивается до бритой головы и опускает взгляд на носки ботинок.

— Что произошло дальше? — спрашиваю я.

— Конечно, я не смог ее доказать. Так что он поставил мне двойку, а господин Горджи вышел из класса с довольной миной.

— Мне жаль, милый, — говорит Фахимех.

— Помнишь, как сильно мы ненавидели господина Бана? — обращается он ко мне. — Теперь мы все его любим. Не странно ли это? По сравнению с Горджи все прочие кажутся хорошими. Это похоже на то, когда у тебя болит в нескольких местах. Чувствуешь только самую сильную боль.

Потом он, покачав головой, говорит с глубоким вздохом:

— В сравнении с этим фанатиком деспоты прошлого сойдут за милосердных ангелов. Как все это нелепо!

— Что об этом думает Моради? — спрашиваю я.

— Моради совершенно беспомощен. Горджи ненавидит Моради, потому что тот любит американцев. По мнению Горджи, ни один народ на свете, за исключением, пожалуй, израильтян, не заслуживает такой ненависти, как американцы.

— Не хочу учить тебя, что делать, но, по-моему, тебе нужно попробовать с ним помириться, — говорит Фахимех.

— Представляешь, что придумал этот негодяй? — возмущается Ахмед, не обращая внимания на реплику Фахимех. — Он собирается приходить на все мои уроки и делать мне гадости!

— Мне так жаль, милый, — всхлипывая, говорит Фахимех.

— О, любимая, — утешает он с ласковой улыбкой, — не волнуйся. Не надо, пожалуйста.

Слезы Фахимех оказывают на Ахмеда сильное воздействие, и поэтому с того дня он почти не рассказывает о стычках с господином Горджи. Я, однако, замечаю, что он постоянно читает Коран.

— Приобщаешься к религии? — спрашиваю я.

— Конечно, — с ухмылкой отвечает он.

Мне интересно, что он задумал, но я не решаюсь спросить. Однажды вечером я слышу, как он вслух декламирует стихи.

— Ты все это заучил? — с удивлением спрашиваю я.

— Ага, — отвечает он.

— Зачем?

— Иншаллах — да будет на то Божья воля, — скоро узнаешь.

Потом он с улыбкой уходит, декламируя другую строфу.

На следующий день, услышав историю целиком, я узнаю, зачем Ахмед читал Коран. Господин Горджи пришел на урок к господину Бана, поздоровался, прочитал молитву, затем проследовал к задним рядам, откуда дал сигнал учителю вызвать Ахмеда. Господин Бана не одобрял тактику директора и его частые визиты на свои уроки и выглядел удрученным. Ахмед быстро поднял руку и громко попросил позволения задать вопрос.

— Конечно, — сказал господин Бана.

— Это вопрос к господину Горджи, — пояснил Ахмед.

— Да, — откликнулся тот, — можешь задать свой вопрос.

Ахмед продекламировал строфу из Корана и попросил директора дать литературный перевод и свой комментарий. Господин Горджи не говорит по-арабски и знает лишь некоторые строфы на память, поэтому он покачал головой и откашлялся, а потом сказал, что акцент Ахмеда мешает ему понять, какую именно строфу тот декламирует. Ахмед достал из кармана маленькую книжку Корана, поцеловал ее и указал страницу со словами:

— Вот эта, сэр. Не угодно ли будет прочесть?

Господин Горджи застыл, уставившись на Ахмеда и вполне осознавая, что именно ожидает его с этого момента, если он когда-нибудь придет на урок Ахмеда. Ахмед божился, что видел пот, струящийся по лицу Горджи. После долгой мучительной паузы директор извинился и быстро вышел из класса. После его ухода раздался смех, аплодисменты, громкие вопли и свист. Даже господин Бана засмеялся и поклонился Ахмеду!

— Он больше не придет на мои уроки, — говорит Ахмед. — И это еще не все, обещаю! Я буду ходить следом за ним во двор, в его кабинет, в туалет. Я буду повсюду в тех местах, что и он, и стану декламировать Коран и задавать ему вопросы. Сделаю что угодно, чтобы смутить его. Заучу наизусть каждое слово из нашей священной книги и разоблачу сукина сына как никудышного притворщика. Вот так следует поступать со всеми господами горджи на свете, этими жалкими учителями Закона Божьего, которые вдруг становятся императорами.

31 САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО

Я дремлю в кресле у себя в спальне, когда вдруг просыпаюсь от громкого крика. Этот крик совсем не похож на тихие рыдания Переодетого Ангела. Я узнаю голос Ахмеда. Поборов наводящее ужас оцепенение, я с трудом встаю на ноги. На улице шумно: открываются и закрываются двери, бегут люди, кричат женщины, шумно дышат и пыхтят мужчины. Я распахиваю дверь и выбегаю на террасу.