Крыша мира - [47]

– Ты?! – перестав кричать, изумленно выдохнул Кравец. И тут же завопил с удвоенной силой: – Вот он! Хватайте его! Я сам его прикончу! А меня отпустите!

– Услуга за услугу, – криво усмехнулся Змей, отстегивая ремешки на руках Кравеца и попутно отбиваясь ногами от пытавшихся дотянуться до него шаманов. – Можешь сам драпать, можешь со мной.

Едва он отстегнул ремешок, как Кравец вцепился в него освобожденной рукой, продолжая орать как резаный:

– Я схватил его, Светоч! Я его держу!

– Кого ты держишь, придурок! – Змей ногой отпихнул от себя Кравеца. – Дальше сам давай!

Встав одной ногой на качающемся кресле, стал прикидывать, как забраться вверх по тонкому тросу. Тем временем электрический гул нарастал. Свет мигнул и заметно померк – видимо, установка высасывала энергию по максимуму. Тревожным сигналом стало то, что шаманы в черном вдруг оставили попытки дотянуться до беглеца и бросились врассыпную. Исчезли Академик и Нобель с площадки над головой.

– Ну, что ты копаешься? – не оборачиваясь, крикнул Кравецу Змей. – Валить отсюда надо!

Вместо ответа окончательно освободившийся шаман с неожиданной прытью бросился на него со спины. С ловкостью обезьяны вскарабкался по нему – и с силой ударил ногой в лицо. Не ожидавший такого поворота, Змей рухнул прямиком в освободившееся кресло детектора. Краем глаза видел, как лезет вверх по тросу Кравец, но смотрел не туда, а прямо, где ослепительным стробоскопом мигала странная система зеркал.

Происходящее можно было увидеть только с этой точки. «Я в фокусе», – отрешенно подумал Змей. Он понимал, что оказался на месте, предназначенном для «лабораторной крысы», но не ощущал уже ни страха, ни естественного желания бежать. Что-то невероятно могучее, гигантское, подавляющее сломило его волю.

Мерцание света перед глазами становилось все быстрее, сливаясь в подобие жгучей звезды, от которой он просто физически не мог отвести глаз. Режущий свет, казалось, проникал в мозг, он притягивал, гипнотизировал, не давая пошевелиться.

Этот свет не просто горел – он звучал. Странно, как это может звучать свет? Но между чувствами вдруг пропали границы. Свет стал невыносим, превратившись в чистую боль.

Он закричал.

В мозгу что-то оглушительно лопнуло. И рассыпалось миллионами хрустальных осколков.

Пришла тишина.

Глава пятая Видящий

Здесь все было как прежде – и вместе с тем тревожно изменилось. Черные лужи под ногами стали шире. С потолка сыпало чернильными каплями, воздух стал тяжелым и спертым, а значит, угроза подступила к самому сердцу Карфагена.

Но люди словно не замечали этого. Ревела музыка, перекрывая пьяные крики и хохот, кто-то трясся в экстазе сумасшедшего танца. Для многих, вылезших из умирающих дальних туннелей, Центральный сектор в любом виде казался раем. Оборванцы с горящими глазами заполонили Месиво, таращась на его убогую роскошь. Они хватали чисто одетых местных, просили еды, денег, одежду. Где-то закипала драка. Другие жадно пялились в глубину стрип-кубов, где продолжали двигаться полуобнаженные девушки – такие же желанные, но теперь со все более растерянными лицами. Уродливые рожи выходцев из дальних кротовых нор, скалясь гнилыми зубами, припадали к стеклу и оставляли грязные разводы. Где-то кричали женщины, умоляя о помощи. Помощи не было. Даже блюстители оставили эти места на произвол судьбы.

Он брел сквозь толпу, рассекая ее, как ледокол торосы, не замечая ударов локтями и грубых окриков. Для него не существовало препятствий, да его самого сейчас не было в этом пространстве. «Выпадения» стали привычным состоянием, когда призрачный мир овладевал разумом, а тело оставалось под присмотром рефлексов. Он мог ходить, есть, даже перекидываться ничего не значащими фразами, но потом даже не вспомнить об этом.

Сейчас в своем призрачном мире он наблюдал Запретную гору с высоты орлиного полета и пытался приблизиться к седловине между вершинами. Откуда-то он знал: там, в вечных снегах живет древний Мудрец. У него – и только у него – ответы на все вопросы, которые человек только в состоянии вообразить.

В этом был главный, мучительный парадокс удивительных видений: они указывали путь, намекали – но не давали ответов. Все ответы были здесь, в реальном мире. И видения призрачного мира лишь подчеркивали важность всего настоящего и условность призрачного. Проблема в том, что в этих видениях реальное смешалось с призрачным, и он уже не понимал наверняка, что реальность, а что фантазия – в том числе в его побеге из Обители и возвращении в Карфаген.

После странного эксперимента, а может, обряда, а может, и того и другого сразу, память приобрела необъяснимую и неприятную дискретность. Это было похоже на движение танцующих в свете мигающего стробоскопа: вот они в одной позе, а вот – уже чуть в стороне и поза изменилась. Так и здесь: он помнил свет и боль – но не помнил, чем закончилась экзекуция и как он оказался в карантине, где томились Игнат с Бродягой. Судя по тому, что он при этом волок за собой перепуганного Кравеца, тот вольно или невольно исполнял роль проводника. Путь к спасению из логова разгневанных шаманов, очевидно, тоже подсказал Кравец.