Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - [9]

Я снова вскинул голову и заметил, как позади фигуры в красном возник Теллер. Он схватил беглеца и потянул внутрь ниши, но его противник, пытаясь освободиться, рванулся назад. Раздался треск, перила проломились, и человек в красном упал. Теллер едва удержался на краю ниши, схватившись правой рукой за фартук рабочего.

– Твою мать! – сказал кто-то.

В наступившей тишине было слышно только хриплое, тяжелое дыхание Теллера.

– Что там? – спросил он наконец и наклонился вперед.

Тут в нише показался и Елисеев. Хозяин магазина подошел к своему главному охраннику и тоже посмотрел вниз на тело. Потом перевел взгляд на меня.

– Гиляровский! – крикнул он. – Можете проверить, что случилось с этим… господином?

– Кажется, это женщина, – крикнул я в ответ, опускаясь перед телом, лежащим спиной вверх. Голова погибшей была вывернута в сторону, но лицо закрывали рассыпавшиеся волосы.

– Женщина? – с недоумением ответил сверху Елисеев. – Какая к черту женщина?! Кто-то из наших?

В торговом зале заметно прибавилось народу – кроме продавцов сюда, видимо, подтянулись рабочие из соседних цехов – кондитерского и сортировки фруктов. Елисеев тут же заметил беспорядок и велел всем разойтись по своим местам. Его послушались беспрекословно. Может, и были недовольные приказом разойтись, но я был занят осмотром тела. И поэтому не заметил, как рядом на корточки опустился подошедший Теллер. Он своими короткими пальцами разгреб, как траву, волосы мертвой и крикнул вверх:

– Нет, Григорий Григорьевич, не из наших!

– Точно? – строго спросил Елисеев.

– Точно так!

– Плохо.

Теллер стал переворачивать тело погибшей.

– Погоди! – возмутился я. – Надо оставить все как есть для полиции! Нельзя трогать труп!

– Полиции? – переспросил меня старший охранник.

Я многозначительно посмотрел на него и кивнул.

Тогда Теллер нехотя отпустил тело и поднялся на ноги. Я же накрыл краем бордовой гардины, валявшейся рядом, лицо несчастной и тоже встал. Скоро к нам присоединился и Елисеев – несколько минут мы стояли в молчании над телом. Потом я спросил:

– Ну, кто вызовет полицию?

– Я, – ответил Елисеев. – Это мой магазин, мне и отвечать за происшествие.

Потом он повернулся ко мне.

– Владимир Алексеевич, – я вынужден прервать эту экскурсию. Буду рад увидеть вас в начале следующего месяца, когда снова навещу Москву.

Я понял, что меня выставляют. Но я не мог просто так уйти.

– Погодите, Григорий Григорьевич, – воскликнул я. – Вам же может понадобиться свидетель.

– Свидетель? – усмехнулся Теллер. – Смотри, сколько у нас тут свидетелей! – Он обвел рукой торговый зал.

Но я упрямо посмотрел Елисееву в глаза.

– Дайте слово, что полиция будет извещена о происшествии. Или это придется сделать мне самому.

Елисеев долго и задумчиво смотрел на тело. Я понимал, что такой скандал, да еще перед открытием магазина, ему был совершенно не нужен. Но и я не собирался отступать. Наконец он поднял взгляд на меня:

– Слово? И вы поверите моему слову? Слову коммерсанта?

– Поверю вашему слову, Григорий Григорьевич, – сказал я твердо. – Потому что вы не обычный купчишка, а человек новой волны. Вы слишком богаты, чтобы обманывать. Да и судя по тому, как у вас тут поставлено дело, продавать гниль за свежий товар вам не с руки. Не так ли?

Елисеев вдохнул.

– Этакий вы глазастый, Владимир Алексеевич! Хорошо. Я могу пообещать вам, что полиция узнает о смерти этой несчастной.

Он протянул мне руку, и я пожал ее перед тем, как откланяться. Но в последний момент мне показалось, что серые глаза миллионера застыли, как две петербургские льдины.

Глава 3. Самоубийца

Спал я тревожно – может быть, из-за непривычной тишины в комнатах, а может, виной тому были события, произошедшие вчера вечером. Я долго ворочался с боку на бок в своей кровати, вставал выпить воды из графина, однако ни вода, ни ночная прохлада (все окна на ночь мы открыли) не избавляли полностью от тяжелой духоты. Я даже пожалел, что не уехал вместе со своими на дачу – там сейчас, наверное, куда свежее, чем в Москве. В третьем часу утра я встал и заглянул в комнату Коли – так и есть! Он тоже не спал, а читал при свете ночника книгу.

– Что читаешь, Николай? – спросил я.

– Загоскина, – ответил мальчик, не поднимая головы.

– Скоро уж рассветет. А ты так и не ложился.

– Так и вы не спите, Владимир Алексеевич, – ответил Коля, зевая. – Отсюда слышно, как ворочаетесь и ходите.

– Я уже старый, мне долго спать нельзя. Так весь остаточек жизни и проспишь.

– Тю! Да какой вы старый?

– Ладно, ладно…

Я постоял еще в дверях, глядя на читающего Колю. Никогда и никому на свете, даже жене Маше, я бы не признался, что он почти заменил мне умершего во младенчестве сына. Никогда и никому, потому что не хотел слишком сильно привязывать Колю к себе – он был парнем самостоятельным и умным, но и так уже начинал видеть во мне непререкаемый авторитет, даже подражать в своих, пока еще юношеских рассказах. Нет, если уж он выбрал литературную стезю, то пускай идет по ней самостоятельно, без внешнего давления. Да и в жизни не стоит все время держаться за отцовскую руку – я и сам рано ушел из дома, бродить по России, зарабатывать на хлеб своим трудом, оттого и знаю, как важно жить своей головой. Поэтому и стал тем, кем стал.