Крыса в чужом подвале - [7]

Два месяца... Два месяца назад он был далеко. За родными рубежами, под чужими звездами. А что делал? Чем занимался подполковник, а ныне полковник Константин Иванович Борзовский? Как поется в песне − стоял горою за державу! Ну и с кого теперь спрос чинить? С него, с нее, с державы?

В голове всплыли слова Шварца. Блаженны нищие. Блаженны. Им терять нечего. И некого. Правду сказал... Мир и все в нем эту правду поняли, и открестился от него, как от чумного. Извини дружище, мы тебя не знаем! Так проще. Так легче.

− Пойдем к нам, − пригласил его тесть. - Посидим. Все же... − на остаток фразы не хватило духу. Не чужие люди... Но теперь и не свои.

Хороший мужик. Пока жили под одной крышей двумя семьями, всегда к торжественному моменту встречин в доме напарено-нажарено в три этажа с горкой. Водка, только ,,Столичная", охлаждена до запотелой слезы. Специально под водку соленые грузди со сметаной. Было время... Когда разъехались, Костасу выделили квартиру, тесть и не подумал отменять праздника. Первым делом зазывал к себе. И никаких оправданий и увиливаний не принимал.

− Мне в управление, − отказался Костас.

− Позже приходи, − повторил тесть приглашение. - Все же... − и опять не договорил.

Костас не попрощавшись, пошел в сторону площади. Тесть его не окликнул, только виновато ссутулился, чего никогда за ним не замечалось. Прямым ходить надо, поучал он Костаса и это единственное поучение, какое позволял.

Небо повисло над крышами домов, роняя мелкий дождь. Даже не дождь, так мелкая нудность. И была в этой нудности некая невидимая успокоенность, прилипчивая, как осенняя слякоть. Он мог, однажды не вернется. Дурная пуля могла, наконец, отыскать его. Снайпер мог выцелит именно его из десятка, из сотни, из тысячи других. Он мог кануть в безызвестность. Все могло произойти. Судьба смилостивилась или бабка вымолвила у Святых Угодников, был дан ему последний шанс. По-всему выходило последний. Но видно дорого с него за тот шанс решили взять. За дорогое отдашь двукратно. Троекратно! Все! Обычно в таких случаях делают скорбные сочувствующие мины и советуют начать сначала, с чистого листа. Легко и просто. Как в семейном альбоме с фотографиями. Перевернуть страницу − раз! и вставляй новые снимки под целлофан. Всего-то!

В управление Костас не пошел. Успеет получить и новые звездочки и уйти на пенсию. Он отправился к Саньке Василевскому. Помянуть ребят, кого Святой Петр призвал в Небесное воинство. Ребят, от которых останутся лишь записи в архивах да плохие фото на могильных памятниках. Приезжая в отпуск, Костас всегда навещал Саньку. Считались ли они друзьями? Теперь уже в далеком далеко были однополчанами.

Встретила Костаса жена Василевского.

− Не надо бы к нему, − вполголоса, почти с мольбой, попросила она. - Закодировался он. Не пьет.

Костасу понятно, обманывает, но настаивать не стал. Уходя, расслышал, как из комнаты, Санька, Александр Матвеевич Василевский, Герой России, спрашивает: Кто приходил? Уже никто.

Выйдя на улицу, сунул в урну обернутый в хрустящую бумагу коньяк. Постоял, разглядывая окна близстоящих пятиэтажек. Идти собственно некуда и не к кому. Во всем городе только тесть, к которому он не пойдет и Санька, у которого уже побывал. А где же остальные? Три года назад, когда справляли новоселье, было тесно за общим столом. Так, где же они? Остались в горах, сгинули в песках, нашли последнее пристанище в чужой земле.

Воздух вокруг словно напитался пороховой гарью, раскаленным железом и солоноватым привкусом пролитого пота и крови. Костас тряхнул головой. Нет, этого ничего. Нет, и уже не будет...

...Но была кафешка. Он забрел туда от нечего делать. Идти домой? Успеет. И что там дома? Мебель и стены. Вывеску над кафешкой Костас не прочитал. Толкнул широкую стеклянную дверь и вошел. Над ухом зазвенел китайский колокольчик, отгоняя злых духов.

В зале тепло, пахло домашней стряпней, настоящим кофе и главное не людно. В колонках весело суесловил ведущий FM-радио. Девушка с ноутбуком удобно устроилась у окна и уверенно набирала на клавиатуре текст. Только стук стоял, шустро печатала. Ей все время мешала спадающая прядка. Она её заправляла за ухо, но прядка через некоторое время спадала опять. Дальше, по ряду, сидела пожилая пара и плечистый внук, наверное, боксер. Ближе, мужик втихую пробавлялся вискарем, подливая себе в кофейную чашку.

Костас сел за столик в углу. Подождал заказ, насыпал в поданный кофе сахар, чего никогда не делал. Он ясно осознал, пить не будет. Не нужен ему кофе. И сидит он тут лишь потому, что некуда девать время, которого оказалось столь много. Костас сыпанул еще ложку и помешал, постукивая ложечкой. Наверное, стоило уехать. Повидать бабку. Зря она с ним мучилась столько лет? Память не вернула к прошлому и не согрела. Мир речки, рыбалки и школьных каникул остался на дне воспоминаний.

Напротив кафе остановилась машина. Фары от крыла до крыла, на капоте торчком золотой знак. Сияет! глаз режет. На полировке ни соринки, ни грязинки. Такие обычно демонстрируют на выставках, собирая толпы зевак, знатоков и журналистов. Устроители знают, что показывать. Лялечка, а не машина.