Крыса-любовь - [17]

— Не глупи, дорогая, — ответила мама. — Джонни давно умер.

— Но он был трудяга. — Марджи послала снимку еще один поцелуй. — Ни единое шоу без него не обошлось. Умница. Даже помер в понедельник, чтобы не пропустить воскресную тусовку.

— За Джонни! — предложила мама, когда Триш, выудив бутылку, подлила ей вина.

— Может, убрать его фотографию? — ляпнула я.

Взад-вперед метнулись взгляды, быстрые и таинственные.

— В смысле… — забормотала я, — раз он умер…

— Он не умер, — доверительно сообщила мама. — Для нас не умер.

— У него просто антракт! — хором произнесли «девочки».

Вполне в их пятничном духе. Обычно я легко сношу подобные штучки. В конце концов, мама и «девочки» — моя единственная семья. Но весь тот день я общалась с чокнутыми — сперва с Шейлой, потом с Софи, потом с Гордоном Стори. И у меня иссяк запас терпимости к сдвинутым. Мне о многом надо было подумать: о прикрытой рубрике, о неудачной встрече с психотерапевтом, а может, и о нас с Хэлом…

— Джули, как там твой роскошный? — поинтересовалась Марджи. — Почему его не видно? Приводи его сюда как-нибудь в пятницу!

Вот уж он обрадуется! Гуакамоли и компания баб с бунтующими гормонами. Мечта, да и только. Хэл бросается наутек, стоит мне только упомянуть о «девочках». Он заявляет, что его трясет от пожилых женщин. Ему не нравится, как они смотрят на него.

«Скорее уж сквозь него!» — уточнила бы Триш. Хэл нравится ей не больше, чем она ему.

— Хэл уехал по делам в Мельбурн, — сказала я.

— Опять? — Мамин вопрос сопровождался очередным красноречивым взглядом, и зашифрованная беседа возобновилась.

У «девочек» то приподнимались брови, то изгибались углы рта, то округлялись глаза. Они никудышные актрисы, все трое. Думают, что умеют скрывать свои чувства, а на деле с их лицами не нужны никакие мегафоны.

— Мам, ты знаешь, сейчас ведь не пятидесятые на дворе, — сказала я. — Я не сижу дома и не дожидаюсь мужа с работы. У меня своя жизнь. Я тоже иногда люблю побыть одна.

«Девочки» промолчали, но им и не надо было ничего говорить. Все было написано на их лицах. Крупными буквами.

8 Арт

Если долго плясать вокруг правды, кому-нибудь непременно отдавят ногу.

Арт Стори

Сцена нашей встречи с Мишель в больнице получилась… ну, скажем, весьма напряженной. Мишель и так была не в себе от вида Гордона — тот пластом лежал на кровати, весь утыканный разными проводками, как атомная бомба в плохоньком боевике. Мишель явно не ожидала подобной картины. Умереть (даже ненадолго) было совершенно не в духе Гордона. Такого внезапного и безответственного поступка Мишель скорее могла бы ждать от меня. Но от Гордона?

— Ну что, доволен? — возопила Мишель, когда выяснилось, что Гордон впал в кому. — Ты убиваешь его! Понял? Убиваешь собственного брата!

Она, конечно, перегнула палку, хотя после моего визита у Гордона действительно случился повторный приступ, а потом наступила кома. Но можно ли с уверенностью сказать, что этот приступ вызвал я? Я вовсе не хотел его расстраивать, наоборот, думал, что от моих слов ему полегчает. Думал, Гордону нужна поддержка. Кто ж знал, что он так отреагирует на мою речь? Кто ж знал, что он выдернет капельницу из вены, сорвет датчики с груди и отшвырнет одеяло? Кто ж знал, что он кинется бежать по коридору мимо кабинета сестер — крылья больничной рубашки хлопают, голый белый зад трясется мячиком?

Кто бы мог подумать, что недавний покойник сможет долететь до самой двери в вестибюле? И даже пробежать по аллее? И кто мог знать, что он свалится на капот той самой машины, что доставила его в больницу четырьмя часами раньше? И что дежурить в машине будет та же смена (тот самый санитар, который заинтересовался моей теорией насчет свинины)?

— Уж теперь это точно не из-за свинины, друг, — сказал мне санитар, пока катил Гордона назад, в больницу. — Разве что кто-то выжал свиную отбивную ему в капельницу.

Он пошутил, чтобы разрядить обстановку, только и всего. Может, этот парень покажется вам бесчувственным (как и мне поначалу), но, думаю, у него были свои резоны. Он ведь каждый день видит людское горе и, наверное, знает, что нужно человеку в такие моменты. И шутка была, если уж на то пошло, остроумной, а показалась бы мне еще остроумнее, если б ее не услышала Мишель.

Даже в лучшие времена у Мишель туго с чувством юмора. Шуток она не любит. Шутки для типов вроде меня.

— Ты что, кормил его животными жирами?! — взвизгнула Мишель. — Господи, Стори, это же твой брат! Ты убиваешь родного брата!

С этой минуты события вышли из-под контроля. Ей— богу, я ничего не мог с этим поделать. Судите сами.

После сеанса с Джули я пошел к агенту по недвижимости и отсрочил свое изгнание из мастерской. Затем прямиком отправился в больницу. Увидев Мишель в отделении интенсивной терапии, я искренне поверил, что все обошлось. Я даже позволил себе расслабиться (непростительная глупость вблизи Мишель).

Мишель листала глянцевый каталог мебели и обоев. Я счел это добрым знаком — кто станет думать об отделке квартиры, если в прихожей поджидает Смерть? Еще лучше было то, что Мишель со мной не поздоровалась. Она только подняла на меня глаза, перевернула страницу, тяжко вздохнула и снова уткнулась в каталог. После чего я отбросил мысль о братских объятиях, которые, учитывая исключительность момента, уже готов был раскрыть. Я молча сел напротив Мишель и стал ждать.