Крымские тетради - [144]

Македонский настойчиво:

— А это очень серьезно!

Дело связано с румынами. И партизан, одетых в румынскую форму, у нас немало…

Деревня Шуры, шурынская мельница — большая, с мукой, пшеницей. Мелет румынам. Но в тех же Шурах штаб и батальон пехоты. Круговая оборона, пулеметы. Штурмом не взять!

План такой: создать «румынскую роту», войти с ней в Шуры, дошагать до самой мельницы — это главное. Дальше все зависит от решительности нашей.

Я думаю, прикидываю: не одна ли тут романтика?

Но предлагает Македонский! Разве был случай, чтобы он пустопорожними делами занимался?

Я потребовал: еще раз разведать Шуры!

Пошла Дуся — причепурилась, принарядилась. Самойленко дал ей легенду: выдавай себя за обменщицу барахла, ялтинку.

Дуся пришла через день, все подтвердила: мука есть, румыны на своих не обращают никакого внимания, приходят и уходят в Шуры солдаты, и никто даже документов не проверяет.

Что ж? Пусть будет так, как хочет Македонский, а вернее, как нужно. Мука! Это же провал лесной блокады, ожившие землянки, это новые походы по севастопольским тылам!

Готовили операцию тщательно, тайно и срочно. Я подтянул из других отрядов до двухсот партизан, подбросил нам людей и Северский — командир соседнего района.

«Румынское подразделение»! Тут главным консультантом был «туариш Тома», ходивший за Михаилом Андреевичем как тень.

Тревожило нас это «подразделение»: партизаны мало напоминали действовавших под Севастополем в основном сытых румын.

Командовать будет «румынами» Тома, а Иван Иванович, переодетый в форму рядового пехотинца — в желтой куртке и папахе, — фактически несет ответственность за каждый шаг и настоящих румын, и поддельных. Он правофланговый, за ним последнее слово.

Македонский и Черный поведут главную партизанскую массу в обход к сосновому бору, что темнеет напротив мельницы и отделен от нее бурной горной рекой Кача.

Итак, ни пуха ни пера!

Иван Иванович, отличный знаток местности, удачно подвел «румын» к шоссе Бешуй — Бахчисарай, выждал момент и тихо через партизана-грека дал команду Апостолу: «Веди!»

Впереди маршевого строя шел «фельдфебель» маленького роста с юркими глазами. Это и был Тома Апостол, на которого возложили главную роль в опасном эпизоде. Иван Иванович, шагая в строю, зорко наблюдал за всем и всеми, что окружали его, осторожно передавая команды Апостолу.

Партизаны шли, их обгоняли машины, полные солдат.

Из одной встречной, затормозившей перед идущей колонной, высунулся румынский офицер. Тома с выдержкой остановил «своих солдат», четко шагнул к офицеру.

Обстановка была необычная. Тома толково отвечал офицеру.

— Куда шагаете?

— В Шуры, господин капитан!

— Какой черт вас туда направил?

— Начштаба полка, господин капитан!

— Болван! — Капитан посмотрел на часы. — Ночуйте в Шурах, утром пришлю связного.

— Так точно, господин капитан!

Солнце пряталось за развалинами древнего городка Чуфут-Кале. С гор струился сырой воздух, пахнувший талым снегом.

Наступал партизанский «день». В вечерних сумерках отряд Томы пошагал смелее. Бешеный лай собак встретил партизан на околице. Патрули молча пропускали запоздавших «румын». Тома сердито и требовательно отдавал команды, всем видом показывая, как ему все осточертело.

Дорога свернула к бушующей реке, заглушавшей все звуки вокруг.

Впереди замерцали огоньки. Мельница!

Вдруг пристал патруль. Высокий румын что-то спрашивал у Томы, тот отвечал, упорно продолжая движение. Уже доносилось хлопанье лопастей гигантского водяного колеса и…

И неожиданно высокий румын застыл, а потом что-то крикнул напарнику. Тот испуганно побежал. Тома, вскинув в момент винтовку, крикнул:

— Лупи!!!

Выстрелы — и румыны упали.

— Сигнал! На мельницу бегом! — Иван Иванович дал очередь из автомата.

Суматоха, стрельба, крики…

Македонский бросился форсировать буйную от талых вод речку. Он первым вошел в воду, за ним — остальные.

Ноги скользили, партизаны бултыхались в воду, захлебывались, но неудержимое движение по реке продолжалось. Девяносто партизан оказались на том берегу.

Стрельба на мельнице вмиг оборвалась, там уже хозяйничал Иван Иванович с «румынами». На покрытом мучной пылью полу лежали трупы и наших и врагов.

Мельник, муж Дусиной знакомой, семеня рядом с Иваном Ивановичем, говорил:

— Я русский, свой… Значится, Петр Иванович… Ну, до чего напужали… Ведь чуть не ухлопали своего человека…

— Свой, а якшаешься с кем? Работаешь на кого? — огрызнулся Иван Иванович.

— Работаешь, работаешь… Жрать захочешь, так будешь работать, мил человек, — обиженно пробормотал Петр Иванович и отошел в сторонку: появился комиссар отряда.

— Как, Ваня?

— Отлично! Ребята на обороне, а мучица есть… Вот двоих потерял…

С исключительной быстротой мешки с мукой передавались по живой цепи на ту сторону реки. В воде, поддерживая друг друга, плотной стеной стояли самые сильные партизаны. Через некоторое время сто мешков муки было на том берегу.

Из-за поворота показалась машина, за ней другая. Осветив мельницу, фашисты открыли сильный пулеметный огонь.

— Ванюша! — Македонский обнял товарища. — Теперь все в твоих руках… Бери фрицев на себя… Давай к повороту и продержись минут двадцать, понял?