Крымские тетради - [114]

Бегу к Черникову — у него станковые пулеметы.

Серия ракет в нашу сторону и стрельба. Шквал огня прошелся ниже лагеря.

— Алешка! — кричу я.

— Норма, товарищ командир. — Черников плотнее прижимается к земле и не спеша берет на прицел косогор, что-то шепча при этом второму номеру.

Тот подтягивает коробки с лентами и зачем-то снимает шапку-ушанку.

До двухсот немцев на косогоре.

Два наших станковых пулемета бьют кинжальным огнем. Мы видим, как падают убитые и раненые, несутся крики команды.

Я бегу к штабу, сталкиваюсь с каким-то… немцем с глазу на глаз. Вдруг он бросает винтовку и ошалело кидается прочь, Я вытащил пистолет, но поздно — стрелять было не по кому.

Молниеносное нападение молниеносно отбито. Пока «ничья». А что будет дальше?

У нас двое раненых. Мы обнаружили на косогоре семнадцать немецких трупов, подобрали кое-какие трофеи.

Безнадежно сорвана операция. Неужели среди нас есть предатель? Кто предупредил немцев?

Кто знал о Юсуповской операции? Многие. В штабе — я, комиссар и начальник особого отдела Коханчик, верный товарищ. Знали командиры и комиссары отрядов, связные, те, что были на пике Орлиного Залета, откуда мы изучали подступы к дворцу.

Кто отлучался из партизанского лагеря?

Их трое — дед Кравченко, Бекир Османов и Мамут Камлиев.

Кто таков Бекир Османов? Известный на всю Коккозскую долину специалист — табаковод и виноградарь, человек уважаемый. Он опытный ходок, часто бывает в штабе Четвертого района — там я с ним и познакомился.

Вызываем Камлиева.

— Еще раз повторите данные вашей разведки.

Камлиев спокоен, уравновешен, отвечает с готовностью:

— В Коккозах было около двухсот пятидесяти немцев и полицаев, утром прибыла туда одна машина, забрала двух коров и уехала. В ближайшем селе Фоти-Сала гарнизон до тысячи человек, но вооружены слабо, ни минометов, ни пушек нет.

— Откуда у вас такие точные данные?

— Мы зашли к знакомому кузнецу. Он сообщил.

— Вы ему ничего не говорили?

Камлиев обиделся и пожал плечами.

— А вы давно знакомы с этим кузнецом?

— Еще с детства.

Домнин вдруг оборвал допрос:

— Хорошо, идите. Позовите Османова и Кравченко.

Камлиев ушел.

Домнин стал сомневаться:

— Понимаешь, все у него без сучка и задоринки. Дед потрепаться любит факт, Османов не с охотой на пост становится, бывает, что и с командиром поторгуется. А этот во всем правильный.

— Правильный, — значит, плохой? — подает голос Коханчик. — Что-то новое…

— Человек есть человек. Он не натянутая струна, звенящая одной нотой. Короче, Мамут вызывает у меня сомнение, — заключил Домнин. — Бекиров, например, не знал о первом выходе Маркина, а Мамут сопровождал его до определенного места — раз. Правда, и дед был рядом. Деду верю, как себе. Мамут ходил в Маркур — два. Все как-то в одну точку сходится.

Внимательно допрашиваем Османа Бекирова. Ведет он себя нервно, волнуется, руки подрагивают.

Он повторяет все, сказанное Камлиевым.

— Что с вами?

— Не знаю, но видите, как получается…

Можно понять тревогу Османа. Он боится стать жертвой ошибки, он понимает, что без предательства не обошлось, Сам он — один из тех, на кого может пасть подозрение.

— Иди, Бекиров, — говорит комиссар.

— Куда? — совсем теряется человек.

— В отряд!

Домнин молчит, ходит туда-сюда снова и снова и вдруг мне шепчет: «Надо арестовать Камлиева, только тихо».

Домнин вызывает деда, шепчется с ним. Тот бежит за Камлиевым.

— Слухай, иды до штаба.

— Зачем? — спрашивает Мамут.

— Шею и тоби и мэни намылят, а то и пид суд.

— Но мы же не виноваты, ты сам знаешь. — Он настораживается.

— Черт знает, а не я… Мы ходылы? Мы! За нами прышлы фрыцы? За нами. Вот тоби и сказки кинец. А ты думав, по головки погладят, чи спиртягу дадут? Шиш, брат!

Дед был так непосредствен, что и подумать было невозможно о каком-либо розыгрыше. Но он разыгрывал. Не знаю точно, какие только слова он говорил, но помню: здорово напугал Мамута. У того не выдержали нервы.

Вдруг он остановился на середине тропы, быстро сбросил с плеча полуавтомат, но Кравченко наставил на него карабин.

— А ну не смий!

— Это почему же?

— Не смий! Стрелять буду.

Камлиев чуть наклонился, а потом с молниеносной быстротой подмял деда под себя.

— Встаньте, Камлиев! — пистолет Домнина смотрел на него.

Мамут поднялся, не спеша стряхнул с себя снег.

— Он меня предателем назвал, товарищ комиссар! Я не могу позволить… А все получилось от болтовни старого дурака, могло получиться! Это же первый трепач, хвастун. Он меняется, как хамелеон.

Дед действительно изменился. Побагровевший, с налитыми кровью глазами, он подошел к Камлиеву:

— Брэшешь! Тэпэр я з головою. Мэнэ за язык даже нэ наказувалы, а шоб я потим болтав?! Ничего звалюваты! Сам усэ кузнецу выдав.

Домнин в это время упорно возился с ватником Камлиева.

— Зачем пиджак портите, товарищ комиссар? Пригодится! — запротестовал тот.

— Ничего, залатаешь. — Комиссар продолжал тщательно рассматривать каждую складочку. Вдруг он поднялся, шагнул к Камлиеву. — Есть! Попался, сволочь!

Лицо того стало неузнаваемо.

— Читай! — Домнин передал мне тоненькую, свернутую в трубочку бумажку. В глаза бросилась большая фашистская свастика. Это было удостоверение, выданное Мамуту Камлиеву гитлеровской контрразведкой.