Крымские тетради - [113]

В штаб приходит Кузьма Калашников. Он никогда сразу не высказывает свои думы, обычно начинает издалека. И на этот раз не изменяет себе.

— Черников охрану поубавил. Как бы не прозевать.

— Правильно сделал, — говорю я, отлично зная, что Кузьма Калашников не за этим пришел.

Калашников нахлобучил шапку на самые брови. Выждал, а потом сразу же:

— В Маркуре харчишек можно поджиться.

— А точнее?

— Дед расскажет.

Шустрый лесник тут как тут. Он только что пришел из разведки, встречался с маркуровскими ребятами.

Немцы организуют в селе усиленную комендатуру. А начали с того, что навезли продуктов: ребята наши выследили.

Молодежная группа — наше второе зрение, но что-то оно в последнее время стало притупляться. Данные вроде и обильные, а приглядишься к ним как вода сквозь пальцы.

Комиссар говорит: «Унюхал Генберг что-то».

Но продукты! Ведь они нужны как воздух, без них и думать нельзя о походе по яйле в заповедник.

Решили так: сегодня же ночью ворваться в Маркур, опустошить продбазу, а всех наших маркуровских помощников взять в отряд.

Тихо вошли в село, даже собак не потревожили. Нас встретили три хлопчика и задворками повели в нужную сторону.

Вот цель! Черников с пятью партизанами перескочил через забор и… напоролся на пулеметную очередь. Со всех сторон затрещали автоматы, двух наших срезали наповал.

Стрельба сгущалась, причем инициатива оказалась в руках врага. Кравченко с трудом пробился к своим ребятам, но… внук знакомой женщины лежал на пороге ее дома с пробитым черепом.

Несолоно хлебавши вернулись в лагерь.

Кто-то выдал ребят. Кто же?

С дотошной придирчивостью Иваненко допрашивал Мамута Камлиева попутчика Кравченко.

Камлиев не трус, много раз бывал в переделках. Никаких подозрений.

Иваненко был упорен.

— Пора кончать, — наконец посоветовал ему Домнин.

— Очевидно, придется. Однако позвольте покопаться в повадках Кравченко?

— Выясни, конечно, но не копайся.

Дед любил балагурить, но в деле он был всегда серьезен, и дотошность Иваненко вывела его из себя.

— Шо ты из мэнэ юду-искариота хочешь робыть, га?

— Молодежная группа вся знала о наших планах?

— А як же! Воны ж нас поклыкалы.

— Вы не имели права всем сообщать о нашем нападении. Только старший должен был знать.

— Хлопцы там наши.

— Ясно. Выболтал планы, а теперь удивляемся провалу. Вы арестованы, Кравченко.

Больно ретив был начальник штаба.

Комиссар решительно приказал:

— Отпусти деда.

— Как же так? Мы порядка не наведем, если такое прощать, разволновался начальник штаба.

— Отпусти, — коротко приказал и я. — Вернуть оружие.

— Вот спасибочки. — Дед на радостях выскочил из землянки.

Иваненко обиделся и вышел.

Домнин посмотрел на меня.

— Что ты думаешь?

— Странно, почему он на этот раз ретив?

— Чувствует наше недоверие, вот и выслуживается. От штаба надо его сейчас же отстранить.

На рассвете началась пурга. Такая кутерьма поднялась — ни зги не видать! Продувало насквозь. И за скалой не скроешься. Приткнешься к ней — и всем телом чувствуешь ледяное завихрение.

Осталось два мешка муки.

Третьи сутки ветер. Намело сугробы — горы Гималайские!

Как сквозь землю провалился Терлецкий. Сколько дней прошло! Мы с ним уговаривались: попадет он в Севастополь и тут же попросит послать самолет в район Чайного домика. Мы дадим сигнал, обнаружим себя.

Но небо слепое. Была, правда, одна звездная ночь, но никаких самолетов над нами не появлялось.

Наконец тучи рассеялись. Ослепительно забелели горы.

Надо найти выход из создавшегося положения. Меня, в частности, начинает интересовать Юсуповский дворец в Коккозах. Я поглядываю на него в восьмикратный бинокль, изучаю подступы, пути отхода. Интересно. Положим, Севастопольский отряд Зинченко сосредоточится у подножия горы Бойко, по дну ущелья навалится прямо на дворец. Я с Балаклавским отрядом появлюсь со стороны яйлы, Калашникова снова пошлем на отвлечение. Пусть нашумит где-нибудь у Фоти-Сала.

Убеждаемся: во дворце большой продовольственный склад. Охрана рядовая. Немцы даже не подумают, что у партизан может возникнуть такой отчаянный план.

Комиссар еще не высказал своего мнения. Приглядывается, прислушивается, часами стоит на вершине Орлиного Залета, не спускает глаз с дворца, с долины.

А я решаю: сбор — в 16 часов 30 минут. Марш — в 17.00.

В 12 часов пришел связной от Мокроусова. Командующий одобрял наши действия, но приказывал срочно покинуть севастопольские леса. Видимо, командование партизанским движением решило обезопасить нас. Позже я узнал: Мокроусов получил информацию из Симферополя, в которой было точно обозначено: в первых числах марта против нас начнется крупная карательная экспедиция.

Часовая стрелка подходит к четырем тридцати, я набрасываю на плечо вещевой мешок. Не отстает и комиссар.

Замешкался Красников — наш казначей.

— Командиров ко мне!

Отрядные у штаба докладывают о готовности к выходу, Но среди них нет Митрофана Зинченко.

— Где командир севастопольцев?

Ответить не успевают, появляется из-за кизильника Митрофан Зинченко. Он подходит, встревоженно, тихо докладывает:

— Из Коккоз немцы!

По спине пробежал холодок.

— Тревога! Занять боевые позиции.

Беззвучное движение, только шелест кизильника.