Крымская повесть - [68]

— Александр Семенович хороший пловец. Вернется к берегу.

— Посмотрим, — сказал Витька.

Теперь Витька сам держал Владимира за руку. И в который раз Владимир отметил про себя, что теплая детская рука всегда открыта и беззащитна. И обидеть ребенка, доверившегося взрослому, может лишь негодяй.

Владимир вынул из кармана завернутого в платок медвежонка с черными глазами-бусинками.

— На, Витя, возьми и никогда не теряй.

— Что это?

— Талисман.

— На счастье?

— На счастье.

— Вам его подарили?

— Да. И теперь я отдаю его тебе. Никому другому не отдал бы.

— А вам он принес счастье?

— Да, принес, хотя и нелегкое.

Мать встретила Витьку слезами и оплеухами.

— Да, я ведь и забыла, — сказала Владимиру, успокоившись и убедившись, что сын ее возвращен целым и невредимым, хозяйка. — Вас доктор дожидается. Уже который час.

Маленький доктор поднялся навстречу Владимиру.

— Сядьте на кровать, товарищ! Дайте-ка мне пощупать ваш пульс… Так-с, замедленный. Брадикардия. Признак несомненной усталости. Ничего, отоспитесь, все как рукой снимет. Как отделались от Думбадзе?

— Более или менее успешно. Кажется, он не догадался, что его провели.

— Так всегда случается с чрезмерно подозрительными господами. Они по какой-то неясной логике умудряются просмотреть именно то, что делается у них под носом.

— Но негласного, а то и гласного надзора мне не миновать. Возможны и обыски. Мы с Александром здесь составляли схемы… Пытались понять, была ли допущена ошибка во время восстания в Севастополе.

— И что же?

— Александр считает, что могли и победить. Промедлили. Пропустили темп. Власти успели подтянуть свежие войска.

— Я тоже так считаю, хоть и не был на месте событий, — просто сказал доктор. — Вы, как я догадываюсь, хотите, чтобы я взял схемы и записи и спрятал в надежном месте? Сделаем. А я запомнил слова Н. Адамовича[4]. Великолепно он написал в «Новой жизни». И заголовок точный — «Севастопольское одоление». Да, на этот раз нас победили, писал он, но всякий человек, способный разбираться в событиях, видит ясно, что севастопольское одоление — это пиррова победа, что еще одна такая победа — и треснувшее по швам здание самодержавия рассыплется в прах. Очень точные слова. Устали?

— Устал. Да и грустно что-то.

— Что же, грустить иной раз надо. Но помните: это наша земля! Наша! Не Думбадзе и не его высочайших повелителей. Нам она принадлежит по праву и навсегда. А им же — временно и по воле случая. Дайте-ка еще раз руку… Да-с, пульс отличный. Вы из породы долгожителей. И вам, надеюсь, еще предстоит увидеть и другие времена — ясные, светлые… Мне бы тоже хотелось! Но возраст есть возраст. Я вам завидую — чистой, нетемной завистью.

Доктор неловко и несмело протянул руку и похлопал Владимира по плечу.

— Спите!.. А завтра?.. Завтра — новый день.

Вместо эпилога

Когда-нибудь, а может быть, очень скоро, вы обязательно побываете в Крыму. Не минуете, конечно, и Симферополь. Постарайтесь зайти в местный краеведческий музей, чтобы посмотреть картину, о необычной судьбе которой вы только что узнали. Ее прятали пятнадцать лет — в Ялте, в Симферополе, в Бахчисарае, — вплоть до освобождения Крыма от Врангеля. Все эти годы жандармы разыскивали ее, потому что в конце концов подозрительный Думбадзе все же почуял, что его ловко провели. Но, как вы знаете, «крамольное» полотно, эту картину-документ удалось спасти.

Пылает «Очаков», как неопалимая купина, горящий, но несгорающий. И в сознании каждого из нас таким он и останется — в клубах дыма, нависших над ним, как зловещие гигантские облака, в лучах прожектора, с красным флагом на мачте, гибнущий, но не сдающийся. И вы, конечно, вспомните о тех, кто имел отношение к судьбе картины. И возможно, вам захочется узнать, как сложилась жизнь этих людей после трагических событий 1905–1907 годов.

Александр и Владимир дожили до наших дней. Один стал крупным общественным деятелем. Второй художником, как мечтал в юности. Его работы нынче можно увидеть в экспозициях многих музеев, и не только крымских.

Витька Эдельвейкин, окончив реальное училище, одно время работал машинистом на прогулочном пароходе, а во время гражданской войны и врангелевщины партизанил в Крымских горах. Дальнейшая его судьба связана с Красной Армией.

Полковник Виктор Петрович Эдельвейкин погиб во время освобождения Польши, в 1944 году, на окраине города Жешува. Вместе с его личными вещами был отослан родным и медвежонок из арагонита. Никто не знал, что это за игрушка, почему она оказалась в кармане сурового начальника штаба дивизии.

Известно, что Надежда в 1920 году уехала сначала в Стамбул, а затем жила на юге Франции. Можно предположить, что поначалу пришлось ей несладко. В письмах в Тулу, к двоюродной сестре, она сообщала, что живописью больше не занимается, литературные амбиции забыты, но уже в возрасте далеко за сорок она нашла для себя «доходное занятие» (в письме так и сказано — «доходное») — из стебельков различных по цвету трав выкладывала орнаменты, которые находили сбыт у отдыхающих.

А теперь о Симонове и Шуликове. Симонов не утонул. Он через день вновь объявился в Ялте, распугивая щелкавших семечки у входа в свои дома кумушек. Вскоре он продал магазин и фотографию и уехал в Сибирь начинать новое дело.