Крымская повесть - [46]

— Слышали, мятежники с музыкой высадились на «Прут» и освободили содержавшихся там матросов с «Потемкина»?

— А «Пантелеймон» поднял красный флаг. Не помогло, что переименовали… «Потемкин» остался «Потемкиным».

— Да разве только «Пантелеймон» и «Очаков». Вон на мачтах контр-миноносца и трех номерных миноносок с утра красное!

— Ничего, броненосец «Ростислав» уже шесть раз поднимал флаг и шесть раз спускал его. Это еще пока не революция, а обычный бунт.

— Нет, голубчик, революция, и самая настоящая. Флот восстал. И сухопутные экипажи с ним.

— Чепуха! Не может флот восстать только потому, что это захотелось какому-то лейтенанту, объявившему себя командующим… Какой такой командующий? Кто его назначал?

— Революция назначила!

— Это вы бросьте! Революция — дело серьезное. Ее еще дождаться надо.

— А вот и дождались!

— Шмидт объезжает под музыку на катере эскадру. Слышите: ему кричат «Ура!».

— В два часа пополудни Шмидт обещал начать бомбардировку города.

— Он это вам лично говорил? Нет? Для чего же слухи распускать? Матросы с «Очакова» воззвание расклеивали, чтобы все оставались на местах. Везде спокойствие…

Дул ветер с юга. Но был он почему-то холодным. Шелестели листвой аллеи Исторического бульвара. Шелестели обывательские голоса:

— Если победят хоть на неделю, то что будет? Отберут ли магазины?

— А дома?

— А аптеки?

— Только бы торговлю не прикрыли.

— Вы, батенька, голову берегите. Отменят торговлю или не отменят — дело уже третье. Тут бы уцелеть. Ежели безумный Шмидт все же начнет бомбардировку — страшно подумать.

— Ложитесь-ка от всех бед спать. Сон лучшее лекарство от любых напастей. Проспал недельку-другую, проснулся, а революции уже и в помине нету…

От Южной бухты и Большого рейда действительно неслась музыка. Торжественно и тяжело звучала медь военного оркестра. Первый командующий революционным флотом новой России гражданин Шмидт совершал объезд эскадры. На многих кораблях Шмидта встречали криками «Ура!». Минный крейсер «Гридень» поднял красный флаг, вышел из Южной бухты и стал на рейде вблизи «Очакова»…

— Слышали, Шмидт захватил офицеров на «Пруте» и держит их в качестве заложников?

— Да разве только их? Задержали и пароход «Пушкин» со штатскими. И всех командиров «Пантелеймона» тоже увезли на «Очаков».

— А вы морскую азбуку знаете? Вон, на «Очакове» уже сигнал поднят: «Имею много пленных офицеров…»

…Шуликов едва поспевал за Владимиром. Его плащ-пелерина развевался по ветру.

— Я знаю, что Шмидт был против восстания. Считал его безнадежным. Но когда понял, что возмущение матросов неизбежно и что Совет большинством голосов решил поддержать выступление, принял на себя командование.

— Откуда у вас такие сведения? — спросил Владимир, хотя уже знал о решении Совета от Александра.

— Ведь я абориген. Местный житель. У меня много знакомых в городе. И я богат. Передо мною многие заискивают, а потому доверительно сообщают разные сведения. На всякий случай… Вот, к примеру, мне известно, что вчера на квартиру к Петру Петровичу пришли делегаты от эскадры и рассказали, что адмирал Чухнин разоружает суда, а полевая артиллерия окружила казармы. Шмидт решился действовать и отправился на «Очаков». Между тем «Очаков» почти безоружен. Со многих орудий сняты замки. Да и боеприпасов маловато. Припять бой крейсер все равно не сможет.

— Вы так говорите обо всем, будто были в центре событий.

— Что такое воображение — знаете? — Шуликов, не мигая, глядел в глаза Владимиру. — Очень живо умею представлять себя на месте других людей. Это качество развито у меня с детства. Минувшую ночь, узнав обо всем, что произошло, я пытался представить себя на месте Петра Петровича Шмидта. И если моя интуиция меня не подводит, он готов к решительным действиям. Но мы идем не в ту сторону. Надо возвращаться к Графской пристани. Оттуда Большой рейд виден лучше всего. Вообще же спал я сегодня плохо. Много раз вскакивал в холодном поту. Привиделся мне и граммофонщик Попков. Он прижимал руки к груди и взывал: «Люди! Музыка у каждого должна звучать внутри, в душе!» А сейчас сна ни в одном глазу. Готов к трудам и заботам. Интересно, где сейчас Александр Иванович?

Фабрикант устриц явился в гостиницу ранним утром, принес с собой пачку итальянской бумаги, карандаши и обещанный этюдник. И сам же вызвался этот этюдник носить во время сегодняшней прогулки по городу.

— Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? — откликнулся Александр, бреясь. — Это пожелание больше относится к вам, Венедикт Андреевич. Поберегите себя. Что же касается Владимира, то он на посту. И пост его внизу, на Графской пристани. Впрочем, у вас еще есть время для небольшого променада. Час или полтора.

— А могу я побыть вместе с Владимиром на пристани?

— Ваша воля. Но не обязанность и не долг.

— Раз моя воля — остаюсь здесь.

Александр ушел, а Владимир с Шуликовым с полчаса бродили по городу.

Закрытые жалюзи магазинов на Большой Морской и Нахимовском проспекте. Шепчущиеся под ветром деревья Исторического бульвара. Из-за угла вынырнул трамвай, полный матросов. На задней, открытой площадке был укреплен лозунг: «Да здравствует демократическая социалистическая Россия!» Трамвай полз медленно. Владимир с Шуликовым без труда догнали его, сели на ходу и проехали остановки полторы.