Крымская повесть - [43]
— Я тронут доверием.
— Да, я вам верю, хотя, честно говоря, не пойму, для чего вам, человеку обеспеченному, из власть имущих, поддерживать нас? Верно, на то есть особые причины?
Шуликов встал и подошел к окну, но пути зацепившись за ногу Владимира и не заметив этого. Взгляд его был странен. Казалось, Шуликов смотрел не на мир, окружавший его, а в глубь собственной души.
— Я — русский! — произнес он тихо, ни к кому не обращаясь. — Это моя страна. И я люблю ее. Моя настольная книга вовсе не Библия, а «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева… Итак, повторяю, я — русский… Это прежде всего. А затем уже фабрикант устриц или как там меня именуют… И я хочу, чтобы все русские были счастливы. До единого! Если для этого нужно отдать то, что у меня есть, я отдам. Если вы хотите, чтобы завтра я был вместе с вами и стрелял, я приду!
Александр ничего не ответил. Он взял со стола один из рисунков Владимира, покачал головой.
— Вот этого делать не надо. Совсем незачем оставлять такое доказательство нашего близкого знакомства с Венедиктом Андреевичем. Мы его будем беречь.
— Нет! — встрепенулся вдруг Шуликов. — Не надо меня беречь. Отдайте мне рисунки. Я их сохраню. Никто не решится сделать у меня обыск. Я хотел бы взять еще и этот рисунок. Кто это? Такое знакомое лицо. Ну конечно же, где-то видел.
— Сторож музея. Георгиевский кавалер. Участник обороны, — сказал Владимир. — Мы сегодня с ним долго беседовали.
— Помню. Естественно, помню. Очень достойный и гордый старик. Однажды я предложил ему деньги, он отказался. И слова сказал удивительные: «К чему мне золото? Я богаче любого. Я родную землю защитил. Она вся теперь — моя». Ну что ж, мне пора. До завтра. Утром я буду в гостинице.
Долго молчал Александр, глядя из окна на рейд, а потом сказал:
— А ведь он из породы очень честных и очень лишних людей… Хотя — вспомните Онегина, Печорина, Рудина… Кто знает, как бы они поступили сегодня? А восстание действительно неизбежно. Это уж яснее ясного… А теперь спать. Уже первый час. А завтра день нелегкий. Вы будете дежурить здесь, в гостинице, у телефона. Более чем на полчаса не отлучайтесь. На набережной будет пикет рабочей милиции. Вы их узнаете по красным повязкам на рукавах. Вам задание: будете дежурить на набережной, вблизи гостиницы. Если увидите, что к пристани подтягивают казаков или же солдат во главе с офицерами, звоните в морские казармы, во флотский экипаж — повсюду, куда только сможете дозвониться. Бейте тревогу. Покойной ночи. Может быть, это последняя ночь, которую нам суждено провести в комфорте.
Щелкнул выключатель. И погасло последнее светившееся окно в гостинице «Кист».
И тут в номер постучали. Владимир открыл дверь. Это был портье.
— Вас к телефону.
— Именно меня?
— Сказали: брюнета. Кто из вас брюнет, тот пусть и спустится.
— О чем пререкаетесь? — крикнул вдруг из спальни Александр.
Владимир через три ступени сбежал по лестнице в холл. И увидел Людмилу и Спартака.
Людмила стояла, опершись рукой о панель, — бледная, усталая, но улыбающаяся. И он тут же вспомнил эту, протянутую к выключателю руку, — тогда, в Ялте. Вспомнил и горячий голос: «Лишь я одна…»
— А мне сказали, что звонят по телефону.
— Мы действительно звонили — из дома напротив, из яхт-клуба.
Спартак деликатно отошел к окну, а Владимир еще более смутился.
— Я знаю, вы будете завтра дежурить на пристани. Александр уже спит? Мы со Спартаком забежали лишь на минуту. Вот вам игрушка — медвежонок. Он из уральского арагонита. Есть такой редкий камень. Не теряйте медведя. Талисман. Завтра он будет вас охранять.
Людмила и Спартак ушли. А он стоял в холле и держал на ладони маленького смешного мишку с крохотными черными глазками. Кто его выточил? Как он попал к Людмиле?
— Дети! — сказал портье, наблюдавший всю эту сцену.
Телеграмма ротмистра Васильева в департамент
о неблагонадежности эскадры и освобождении
матросов «Потемкина»
«…У матросских казарм собрались матросы и солдаты других частей, более тысячи; стоят, выкинув три красных флага; крейсер „Очаков“, где выкинут красный флаг, и два миноносца остановили входивший в бухту пароход Русского общества; остальная эскадра колеблется, в городе паника, арестованные члены команды бунтовавшего броненосца „Потемкин“ освобождены матросами и свезены на „Очаков“».
Васильев ничуть не преувеличивал, ибо в это же время генерал Меллер-Закомельский, посланный с войсками на усмирение восстания, доносил императору Николаю II: «Положение критическое».
Когда горы смеются
— Что там у тебя? — господин Симонов ткнул в кулек пальцем.
— Сухари и самопал.
— Чудак-человек! Еду мы купим, когда захотим, а самопал — это же пшикалка. Ею и напугать нельзя. Кулак надежней. Во какой у меня! Это почище пушки. Главное — осечку не даст.
