Крымская повесть - [35]

И вот теперь — ирония судьбы — броненосец, носящий имя одного из столпов монархии, восстал и бросил вызов самой империи, во имя которой трудился всю жизнь светлейший князь Таврический. И сейчас произнести слово «Потемкин» — все равно что призвать к мятежу.

Волны с тихим шипением набегали на шлифованные ступени парадной пристани. Человеческими руками выстроена она. И никого из тех, кто сооружал пристань, давно уже нет в живых. И по ступеням шагают люди иных времен, для которых дни строительства пристани стали давней историей.

В своей комнатке в Ялте Владимир много думал об этом море. Как объяснить, как показать, что оно некогда вглядывалось еще в лица аргонавтов Ясона, Одиссея и его спутников и теперь тоже с отрешенным спокойствием свободной стихии наблюдает за тем, что происходит на его берегах?

Со стороны Екатерининской улицы грянула музыка. Была она странной — неполный духовой оркестр и гармоника. А играли неточно и в замедленном темпе «Марсельезу». Владимир обогнул здание штаба флота и бегом направился к Екатерининской. Вскоре он увидел толпу — человек сто — сто пятьдесят. Самодельный красный флаг, видимо, наспех, кое-как собранный оркестр. Может быть, среди этих людей он отыщет Людмилу?

— А ты не с нами, парень? — крикнул человек лет тридцати, в синем чесучовом костюме, под который был поддет бумажный вязаный жилет. — Мы идем к казармам!

В распоряжении Владимира было еще сорок минут — он ведь обещал Александру не отлучаться из гостиницы более чем на час. И он пошел вместе со всеми — а были это портовые рабочие, к которым по пути присоединились матросы и гимназисты, — к казармам.

Обогнули Южную бухту, заполненную кораблями эскадры, прошли мимо Исторического бульвара, пересекли разобранную линию железной дороги и вскоре оказались у казарм Брестского полка. Среди манифестантов вооруженных не было. И потому неожиданным показался возглас одного из солдат, примкнувших к демонстрантам:

— Товарищи! Граждане! Прорываемся, пока оттудова не начали стрелять. Берем штурмом! Вперед!

Владимир бежал вместе со всеми. Страха не было, хотя понимал, что из-за забора, окружавшего казармы, вот-вот мог ударить залп. Но казармы вымерли. При входе не было и часовых. Оказалось, что весь полк выстроен на плацу. Метались офицеры, что-то кричали. Но многие солдаты с винтовками в руках бежали навстречу безоружным манифестантам, которые все же штурмом взяли казармы. Смеялись, обнимая друг друга. Кто-то сказал, что хорошо бы разоружить офицеров. Сделали это как-то очень быстро и ловко. Затем каждого перед лицом полка заставили дать слово, что никто не выступит против народа, и отпустили по домам. Арестовали и отвели на гауптвахту лишь командира полка Неплюева и командира дивизии Сидельникова.

— Да что вы, братцы? — спрашивал бледный генерал Сидельников. — Нельзя ведь так! — Он явно растерялся и заискивал перед солдатами.

— Извиняйте, ваше благородие! — перебил его белобровый круглолицый крепыш. — Извиняйте, выполняем всеобщую волю. А пока извольте вести себя спокойно. Может, оно и лучше посидеть вам пока здесь. Для вашего спокойствия и целости…

У гауптвахты остались дежурить трое добровольцев. Владимир с круглолицым солдатом помчались догонять манифестантов, к которым теперь присоединились брестцы. Все шли в город, к Новосильцевой площади, где, как говорили, должен состояться большой митинг.

Владимир вынул из кармана несколько листовок. Солдат взял одну, шевеля губами, прочитал.

— Это, братец, хорошо. Про свободу и про республику. Только одной свободы мало. Нам землю подавай. Отслужу, вернусь домой на Тамбовщину — землицы нет. Сам-то ты откуда?

— Из Ялты. Я ретушер.

— Что оно такое?

— Фотографии ретуширую, подправляю.

— Это чтоб люди на фотографиях покрасивше были?

— Примерно так.

— Дело, — сказал солдат. — Каждому хочется видеть себя покрасивше. Ежели в зеркале сам себе не нравишься, то пусть хоть на фотографии все будет, как в сказке. Будто ты не какой-то там человечишка ценой в пятак, а настоящий царевич. А ведь на самом деле все люди равны. И ко всем одинаковое уважение надо иметь. Ты-то слова нашего Шмидта слышал?

— Нет, читал об этой речи. А вы были на том митинге, где выступал Шмидт?

— А как же! — сказал солдат. — Вместе со всеми поклялся отдать жизнь, коли потребуется. Но чтоб в людей больше не стреляли и чтоб уважение к ним имели!

На Новосильцевой площади были выстроены три батальона Белостокского полка. При оружии и с офицерами во главе. Белостокцы по команде грянули «Боже, царя храни!». Манифестанты ответили криками «Долой!» и песней «Вихри враждебные».

Никто из офицеров не решился скомандовать «в ружье». Да кто его знает, выполнили ли бы белостокцы команду? Они с интересом прислушивались к тому, что говорили манифестанты. Требовали отставки командующего флотом адмирала Чухнииа, отречения императора Николая и создания демократической республики, освобождения арестованных рабочих, матросов и амнистии для потемкинцев.

Среди ораторов был и круглолицый солдат. Он стоял на неизвестно откуда взявшемся плетеном дачном стуле и, чуть согнувшись и придерживаясь рукой за спинку стула, говорил: