Крылья и цепи - [24]

— Почему в управдомы? Юрист с университетским образованием повезет любой воз. Лишь бы были лошадиные силы. Ведь мы вот не юристами работаем, а дел хватает. Помнишь лекции Андрея Ивановича Денисова о том, что такое звенья государственного аппарата? — Зонов хотел продолжить мысль, но, услышав, как кто-то вошел в кабинет, повернулся.

В дверях стоял Пьер. Тот самый здоровенный Пьер, который был первым заводилой и душой студенческих вечеринок на Стромынке. Он еще больше располнел и раздался в плечах. Настоящее имя Пьера было Петр Никифорович Савченко, но кто-то на занятиях по французскому языку окрестил его однажды Пьером, с тех пор это имя намертво приклеилось к нему. Первое время Пьера это злило, а потом он махнул рукой и решил следовать пословице: хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Была у Пьера своя страсть: он любил красивые иностранные слова и крылатые выражения. Причем несколько самых обиходных житейских фраз мог произнести и по-французски, и по-английски, и по-немецки, и даже по-турецки… На незнакомых девушек в парке «Сокольники», куда студенты иногда ходили целым скопищем, он производил ошеломляющее впечатление. Познакомиться с девушкой для него было проще, чем выпить стакан газированной воды. А познакомившись, он тут же забрасывал ее каскадом непонятных иностранных слов. Говорил сразу на четырех-пяти языках, часто пускал в ход латынь, по которой он выше тройки не поднимался, представлялся то секретарем французского посольства, то сотрудником английского торгпредства, то иностранным туристом, который объехал весь мир и только в Советской России увидел прекрасных людей и прелестнейших девушек… Молол такое, что друзья, идущие шагах в пяти сзади, покатывались со смеху.

И вот Пьер, тот самый Пьер, который почти каждый месяц бегал в ломбард закладывать свои трофейные часы, теперь стоял на пороге кабинета Зонова и, широко улыбаясь, смотрел на Шадрина.

— О-о-о!.. — вырвалось из его широкой груди. — Каким ветром?! Говорят, что ты заткнул за пояс знаменитого Шерлока Холмса? Ну, как жизнь, как работа — рассказывай.

Шадрин не хотел второй раз рассказывать о своих неудачах, о конфликте с Богдановым. Он посмотрел на Зонова, и тот понял его.

— Дело тут, Пьер, не совсем веселое. Вот прочитай эти два документа, и тогда будем говорить. Только пока о деле.

Все, кто близко знал Пьера, любили его за бесшабашную натуру и неунывающий нрав. Но была у него еще одна непобедимая слабость — он хотел написать такой роман о своей жизни, который, как он выражался, «заставил бы прослезиться благословенную матушку-Русь». Иногда в кругу близких друзей, за рюмкой вина, в пылу откровенности он признавался, что несколько глав этого шедевра им уже написаны, но до середины книги доберется еще не скоро. «Все гениальное создается десятилетиями», — успокаивал он себя и заверял друзей. Когда его спрашивали, где он хранит свой труд, Пьер горько вздыхал и отвечал, что рукопись его эпопеи лежит в кованом сундуке у тетки, которая живет в Конобееве. Когда же кто-нибудь шутил: «А если дом сгорит?» — Пьер невозмутимо парировал: «Я не такой дурак, чтобы шедевр хранить в одном экземпляре. Оригинал рукописи в надежном месте… Ничего!.. Вы еще узнаете, что такое Пьер с Полтавщины».

Хмелея, Пьер забывал о своем рукописном шедевре и принимался бранить роль инспектора отдела кадров. «Ну кто, кто я такой?! Жалкий чиновник, клерк, мальчик на побегушках, писарчук!.. А ведь я брал Берлин!.. Моя роспись стоит на колонне рейхстага!.. Знаете, друзья, вчера я переделал стихи Лермонтова. Представьте, что обращаюсь я не к Мадонне Рафаэля, а к своему министерству. — Поднимая отяжелевшую голову, Пьер выразительно-тоскливо читал:

…Быть может, те мгновенья,

Что я провел в стенах твоих,

Я отнимал у вдохновенья,

А чем ты заменило их?..

Зонов и Шадрин хорошо знали Пьера, знали его слабости, его добрую душу. Прочитав документы Шадрина, Пьер потер ладонью подбородок.

— Стереотип двадцатого века! — многозначительно заключил Пьер и отодвинул от себя документы Дмитрия. — Не сработался с начальством.

— А как это звучит по-латыни? — съязвил Зонов, зная давнишнюю слабость Пьера при случае козырнуть афоризмом древних. Зонов рассчитывал, что на этот раз в запасе у Пьера не найдется подходящей крылатой фразы. Но она нашлась.

Пьер встал, потер лоб и, подняв высоко голову, с расстановкой, подчеркнуто театрально произнес:

— Уби конкордиа — иби виктория! — Видя, что Шадрин и Зонов что-то силятся вспомнить, он тут же перевел афоризм: — Где согласие — там победа! Вот так-то, Дима, с начальством нужно всегда соглашаться, если хочешь ехать по жизни на белом коне.

Брови Зонова сошлись, образовав глубокую складку:

— В чем-то ты, Пьер, прав.

За время работы в министерстве Зонов не раз замечал, что, при всей своей видимой анархичности в кругу друзей, Пьер неожиданно менялся в лице, если его вызывало на доклад начальство. Наигранный нигилизм его сразу же исчезал, и на выхоленном румяном лице Пьера застывало выражение готовности броситься по приказу начальства хоть в огонь, хоть в воду. Всей своей неуклюжей и крупной фигурой, слегка склоненной над столом начальника, он в эти минуты как бы выговаривал: «Я вас понял!.. Все будет сделано!..»