Крылья беркута - [11]

Ступая на носки, чтобы не нашуметь, в прихожую возвратился Василий. Чуть помедлив у входной двери, он несмело спросил:

— А извозчика как?

— Извозчика? — не сразу сообразил Стрюков. — Ах, да, извозчика! Отпускай.

Стрюков вытащил из бокового кармана пиджака перехваченный резинкой бумажник, не глядя, выхватил несколько новеньких хрустящих бумажек и подал Василию.

— На вот, заплати и отпусти.

Василий взглянул на деньги, бросил ошалелый взгляд на Стрюкова, беззвучно шевельнул губами и, ступая так осторожно, будто шел не по паркетному полу, а по хрупкому настилу из стекла, тихонько удалился, бесшумно прикрыв за собой дверь.

— Что же мы тут стоим, словно сироты?! Пройдемте в гостиную. Прошу! — широким жестом указывая на дверь, пригласил Стрюков гостя. — Присаживайтесь.

— Извините, я в таком виде, что даже неловко. Дорогой набралось столько грязи...

— Ничего, диван кожаный, к нему никакая грязь не пристанет. Значит, поездом прибыли?

— Поездом, — Обручев усмехнулся. — Если можно так назвать состав из скотских вагонов. Путешествие — все двадцать четыре удовольствия.

Стрюков напрягал память, стараясь вспомнить имя-отчество гостя, но, поняв, что старания напрасны, решил спросить.

— Григорий Иванович, — охотно ответил Обручев.

Стрюков поблагодарил. Помолчал.

Гость тоже не спешил завязывать беседу.

— Так вы, значит, Григорий Иванович, как я понял, вместе с Ириной Ивановной из самого Питера?

— Да, из Питера, — без особой охоты ответил Обручев.

— Стало быть, ехали через Москву?

— Москву не объехать.

— Что верно, то верно. Все дороги, можно сказать, идут через нее. Знаю. Поездил. Ну и как там теперь? В Москве? В Петрограде?

— Да так... А что вы, собственно, имеете в виду?

Стрюков немного растерялся — он ничего определенного не имел в виду и задал вопрос, лишь бы не молчать.

— Так теперь у всех одно на уме. Насчет власти. О чем же еще говорить?

— Конечно, — согласился Обручев. — Совдепы! — одним словом ответил он на сложный вопрос хозяина.

— Сов-депы. Так-с, — Стрюков помолчал, что-то обдумывая, затем испытующе взглянул на собеседника. — И как же вы на этот счет думаете — накрепко? Разговоры какие там?

— Да как вам сказать, разговоры всякие, — неопределенно ответил Обручев, и по его тону Стрюков понял: хотя тот, возможно, и знает что-нибудь важное и значительное, но избегает откровенного разговора с неизвестным человеком. Может быть, так и надо... Он решил не приставать к гостю с расспросами. Да, пожалуй, Ирина знает не меньше, и нагляделась всего и наслушалась. Надо думать, она разбирается во всем не хуже этого...

— Доверенные люди, — вдруг заговорил Обручев, — я хочу сказать, люди, хорошо осведомленные и понимающие сущность создавшейся ситуации, — поправился он, — склонны считать, что положение в стране весьма напряженное. Так сказать, живем на острие ножа.

— Ну, что вы, Григорий Иванович, уж будто?! — нерешительно попытался возразить Стрюков.

— Вы спросили, Иван Никитич, я ответил откровенно. Как своему человеку. А как отнесетесь к моим словам вы — это ваше личное дело.

— А вы, извините за нескромный вопрос, не здешний?

— Нет, не здешний, — коротко ответил Обручев и добавил: — Дальние родственники по линии матушки проживают в вашем краю. Но далековато отсюда. В станице Красногорской. Должно быть, слышали?

— Знаю. Бывал. Преогромная станица и богатейшая, — сказал Стрюков таким тоном, словно эти достоинства станицы Красногорской относились к заслугам поручика.

— Не имею ни малейшего представления. Я был там всего один раз, и то в раннем детстве. В памяти остались только вкусные блины, какими меня угощали ежедневно, и купанье в Урале. Да еще рыбалка. Я, знаете, тогда впервые в своей жизни поймал рыбу на удочку.

— Урал — рыбная река. Другой такой не сыщешь.

— Не скажите! — возразил Обручев. — Дон! Вот это, я вам доложу, в своем роде уникум. Дон я хорошо знаю, родился на Дону. И детство свое там оставил. Чудный край! Правда, в основном я столичный житель. Мой родитель — казачий полковник, служил при дворе.

— Вон оно что? А нынче?

Поручик чуть шевельнул бровью, помолчал.

— Погиб.

Стрюков с сожалением качнул головой, вздохнул, перекрестился.

— Вечная память, вечный покой.

Так вот, оказывается, из каких поручик! Значит, у Ирины в Петрограде были знакомые не абы кто. Интересно, когда же это несчастье случилось с полковником? На войне или уже теперь, в революцию? Спросить бы, да может показаться не совсем учтивым. О такой беде не принято расспрашивать, если люди сами не берутся рассказывать. А поручику, по всему видно, как раз и неохота говорить об этом. Сказал, будто отрубил.

— Он защищал Зимний, — проронил Обручев, словно угадав, о чем думает Стрюков.

— Значит, эти? — Стрюков метнул взгляд куда-то вверх и в сторону.

Обручев понял, кого имел в виду Стрюков, и молча кивнул головой. Хозяин вдруг погрустнел. Вот что она значит, человеческая жизнь. Служил человек при дворе, охранял покой самого императора, жил не как сермяжная деревенщина, имел свои планы, лелеял разные мечты и вдруг... Как смерч в степи, налетит — не открестишься, не отмолишься...

— Я никогда не смогу подумать, что за такое злодейство можно простить! Вот хотя бы и вас взять, Григорий Иванович...