Крылатый пленник - [24]
– Откуда у тебя эта лопатка, и что ты хотел с ней делать?
Сознаться – значило предать замысел товарищей и навлечь на них страшную беду.
– Не знаю, – упорствовал допрашиваемый, – я никогда не видел этой штуки и не понимаю, откуда она взялась. Кто-то её там забыл, наверное, очень давно.
– Но ведь она торчала за твоей койкой? Кто её туда положил?
– Говорю вам, никто. Строители забыли.
Прямых улик не было, избитого Вячеслава вернули из карцера в барак, но он уже попал в «чёрный список» и чувствовал всё время наблюдение за собой. Никакого участия в коллективном подкопе он теперь принимать не мог.
Оправившись от побоев, Вячеслав однажды вышел к проволоке взглянуть на новый этап. Снова прибыли пленные лётчики – ведь сбивают их обычно над вражеской территорией!.. И вдруг – два знакомых лица! Друзья-однополчане! Пилоты Крохинов и Пашка Авраменко! Они не сразу признали в оборванном хромом доходяге своего товарища Вячеслава, спортсмена и танцора, боксёра и хоккеиста, мнимая смерть которого оплакивалась полком 8 июня 1943 года! Ведь его считали погибшим в том бою, над орловским аэродромом!
– Да неужто это впрямь ты, Славка? Жив, орёлик?
– Пашка, моя фамилия – Иванов. Понял?
– Понял. Жив!.. А, знаешь, жена твоя…
– Чего запнулся?
– Да, понимаешь, замполит Сидоров… помнишь его?
– Чудак, да как же не помнить? Душа!
– Так вот, он написал, как положено, твоим родным, что, дескать, ты… это… смертью героя. Ну, потом, знаешь, военкомат «смертную» прислал… Сперва от жены твоей письма приходили… Из Новосибирска, кажется… Потом кто-то из ребят навестить её хотел, ну, о товарище, как положено, вспомнить…
– Чего ты тянешь?
– Пенсию она уже за тебя выхлопотала, живёт хорошо… Свыклась… сам понимаешь… баба… разве они долго помнят?
– Это смотря какая «баба»! Так, ясно… Рассказывай про эскадрилью. Числов, капитан наш, жив?
– Командует. А знаешь, кто к нам на твоё место пришёл и на твоих нарах спал? Маресьев, Алексей, безногий лётчик. Слыхал о нём?
– Тут разве услышишь, чудак! Как это – безногий лётчик?
– Геройский парень на протезах. Хороший лётчик.
– И допустили к полётам?
– Что ты, все рогатки поломал, преграды побил, своего достиг. К нам прислали. В бой лезет – не удержишь. Теперь в паре с Серёгой Петровым летает. Петров ведомым у Маресьева.
Сергея Петрова Вячеслав хорошо знал ещё с Борисоглебского авиаучилища как отличного пилота.
– Скажи, Вячеслав, а твой напарник, Кудряш, тогда погиб?
– Кудряш? Вон его самоличные пятки на третьей наре справа сверкают в натуральном виде.
– Ну, чудеса! – и Павел Авраменко пошёл осматривать здешнее «хозяйство».
Между тем немцы усиливали власовскую пропаганду в лодзинском лагере. Газетёнки «Клич» и «Заря» валялись в бараках, подброшенные услужливой рукой штубендинстов, или просто штубов, как называли пленные штатных лагерных дневальных. Никакой другой бумаги в лагере не было, поэтому газетёнки шли на курево и прочие нужды. При этом их просматривали в поисках новостей о фронте. Ежедневными гостями в лагере стали пропагандисты-власовцы в штатском или в гитлеровской форме со значком РОА.
У входа в какой-нибудь барак устанавливали столик и табуретку. Заводили патефон. Угрюмую лагерную тишину вдруг нарушала сердцещипательная музыка. Грустно картавил Вертинский:
Ему вторил Лещенко:
Под эту музыку, как шутили пленные, «замедленно-размягчающего действия», власовцы пытались заводить сперва «аполитичные» разговоры, вызывать лирические вздохи, воспоминания. «Эх, мол, что наша жизнь? Игра! Так ставь же смелее на хорошую карту, была не была!»
Для молодых, истомившихся, недостаточно политически устойчивых людей такая пропаганда таила опасность, разъедала душу. Пленные коммунисты, сами втайне тосковавшие и по любимым, и по рюмке водки на праздник, и по «чёрным очам», и даже по чувствительным пластинкам, с глухой ненавистью глядели на патефонных агитаторов. Решили вести беседы с терявшими надежду, морально поддерживать тех, кто затосковал, заколебался. Замечательным агитатором оказался Василий Терентьев, обладавший даром рассказчика-юмориста. Говорил ли он о боях в Монголии, за которые получил именные золотые часы, тайком сохранённые даже в плену, или рассказывал о детстве, юности, аэроклубе, лётной школе – его слушали, затаив дыханье, или надрывали животы от смеха. Полковник Сабуров, капитан Полежаев, капитан Ковган, но особенно майор Виталий Ткаченко и капитан Терентьев с таким искусством развернули свою, ответную агитацию, что «патефонщиков» стали обходить с презрением. Сила этой агитации была в правде. Лозунгами были Ленин и Родина, Пушкин и Россия. Пленные перестали реагировать на заигрывание власовцев. В лагере назревали решительные события.
Глава третья
Упрямцы
1
Кончился декабрь 1943 года. Одержав победу над пришлыми врагами-агитаторами, активисты лагеря «Люфтваффе-Цвай-Д» принялись за их внутренних пособников.
Все штубендинсты (или штубы) – дневальные, набранные преимущественно из офицерского состава военнопленных, – подчинялись внутрилагерному коменданту, пленному капитану Фомину. Штубы представляли собой и лагерную обслугу, и как бы внутреннюю лагерную полицию. Они содержались в привилегированных условиях и жили отдельно, в небольшом домике у кухни. Там же в отдельной комнате жил и Фомин.
