Крылатые гвардейцы - [15]

Перестрелка длилась до тех пор, пока гитлеровец не растратил все патроны. Тогда он поднялся из-за валуна и на ломаном русском языке закричал:

— Рус, сдавайс! Рус! Не уйдешь!

Не помня себя от злости и ненависти, я двинулся навстречу врагу. Идти по глубокому снегу было тяжело. Мешала раненая правая нога. И все же мы медленно сближались. Уже было ясно видно лицо врага. Фашист тяжело дышал, выкрикивая ругательства, и злобно сверкал желтоватыми белками. На указательном пальце правой руки, сжимавшей рукоятку финского ножа, сверкнул золотой перстень. Этот перстень вызвал у меня приступ бешенства. Я поднял пистолет и нажал на курок. Осечка. И в тот же миг фашист прыгнул на меня, взмахнул финкой, я почувствовал острую боль. Удар пришелся в лицо. Упав навзничь, я потерял сознание.

Пришел в себя от недостатка воздуха… Сильные цепкие пальцы фашиста сдавили мое горло. Еще немного — и он задушил бы меня! Напрягая последние силы, рванул гитлеровца за руки. Дышать стало легче. Еще один рывок — и фашист отлетел в сторону…

Обессиленные, мы мгновение лежали на снегу, потом, одновременно вскочив, бросились друг на друга. Опередив фашиста, я ударил его в живот. Он дико закричал и во весь рост растянулся на льду. Я вспомнил о своем пистолете и оглянулся: шагах в трех от меня лежал мой ТТ. Не сводя глаз с фашиста, пятясь, я нащупал пистолет, успел выбросить из ствола патрон, который дал осечку, и в тот момент, когда гитлеровец вновь бросился на меня, выстрелил в грудь фашиста.

Теперь все!

Отполз в сторону, прислонился спиной к гранитной скале. Силы иссякли окончательно. Меня била мелкая отвратительная дрожь. В голове горячечный туман. Мелькают эпизоды воздушного боя, вынужденная посадка, рукопашная схватка, выстрелы. Нестерпимо болело залитое кровью лицо. Видеть я мог только одним глазом. Мучительно ныла раненая нога. Ветер рвал полы расстегнутого реглана, мороз леденил тело. Самое главное сейчас — не потерять сознание, иначе смерть. А я должен, должен жить! Но смогу ли я, израненный, ослабевший, пройти по сопкам несколько десятков километров?

…В кармане куртки нащупал патроны и плохо повинующимися пальцами зарядил пустую обойму пистолета — нельзя оставаться безоружным. Горсть снега, приложенная к пылающему лицу, немного освежила меня. Вспомнив, что у меня в кармане есть небольшое зеркальце, вынул его и взглянул на себя при свете карманного электрического фонарика. Финкой фашист вспорол правую щеку, выбил передние зубы. Рана вспухла и покрылась запекшейся кровью.

Теперь, пока есть силы, надо немедленно двигаться в том направлении, куда ушел самолет Соколова. Я взял из кабины бортовой паек, ракетницу с ракетами, наглухо закрыл колпак, постоял минуту, прощаясь с машиной.

Разложив по карманам печенье, галеты, банки с мясными консервами, шоколад, маленькие бутылочки с коньяком, задумался: а нужно ли мне все это? С разбитыми челюстями вряд ли смогу есть. Коньяк — другое дело, он поддержит силы на морозе…

Нет, пока хватит сил, буду нести. До наших позиций километров семьдесят, в моем состоянии для этого потребуется не один день.

Несколько часов, почти не отдыхая, я двигался вперед. Ветер, разогнав снежные тучи, утих. В небе мерцали редкие звезды. На глазах у меня небосвод вдруг окрасился в ярко-лиловый цвет и по нему забегали, затанцевали быстрые, как молнии, зеленые лучи. Их становилось все больше и больше. Вскоре потоки зеленоватого цвета переплелись между собой, образовав сияющую корону, и тут же погасли. А небо пылало малиновым огнем, и снова замелькали, скрещиваясь, лучи — синие, золотистые.

Это было северное сияние. Я видел его впервые и невольно залюбовался… Потом небо внезапно потемнело. Подул сильный, порывистый ветер. Снежные заряды слепили глаза, затрудняли дыхание.

С каждым часом становилось все холоднее. Мелкий снег, жгучий, как раскаленные опилки железа, бил по лицу, проникал за воротник, леденил тело. Я упрямо двигался вперед, стараясь не терять направления. Тяжело ступая на раненую ногу, карабкался на сопки по глубокому снегу. Достигнув вершины, немного отдыхал и снова в путь.

Вокруг все тот же унылый пейзаж: сопки, гранитные валуны, ущелья, неглубокие замерзшие речки, чахлые карликовые березки и снег, снег, без конца снег… Лицо горело от раны, от мороза, израненную щеку так нестерпимо ломило, что временами забывалась боль в ноге. «Надо идти! — без конца твердил я себе. — Вот добреду до валуна, спрячусь за него и отдохну. А теперь надо дойти вон до той березки. Но на пути к ней сопка. Что ж, придется карабкаться». И так без конца — валуны, березки, сопки…

Ночные сумерки растаяли. Наступил короткий полярный день. Сколько километров осталось позади — два, пять, десять?.. Не знаю. Хватит ли сил? Доберусь ли до своих? Должен дойти. Меня там ждут, беспокоятся.

Кругом все мертво, ни одного заметного ориентира, чтобы определить пройденный путь. Да и силы иссякли. Захотелось есть. Достал плитку шоколаду, отломил небольшой кусочек, положил его в рот и вскрикнул от нестерпимой боли: и верхние и нижние зубы почти не держались в кровоточащих деснах. Ясно, есть не могу. Зачем же нести лишнюю тяжесть? Взяв с собой лишь шоколад, я выбросил на снег остальную еду. Идти стало легче. Но ненадолго.