Кряка - [5]

Днна сразу же размечталась: какой из этого яйца получится хороший утёнок! Он будет, конечно, ручной-ручной. Будет дёргать её за платье, клевать из рук, ходить везде за ней. Она назовёт его... Крякой. Потом, когда Кряка вырастет и превратится в утку, Дина будет собирать от неё самые крупные яйца и выведет особую породу - "пекинскую крупную". Её успехи будут отмечены, и она поедет участником выставки в Москву.

Уложив осторожно яйца в миску, Дина поспешила домой. Дома, разыскав в портфеле огрызок красного карандаша, она написала на большом яйце имя будущего утёнка - Кряка - и положила его в фанерный ящик из-под посылки, где лежали, заботливо пересыпанные мякиной, остальные двенадцать яиц.

Вечером, когда все собрались к чаю, бабушка, которая всегда всё знала, поставив на стол кипящий самовар, объявила новость: колхоз приобрёл инкубаторную станцию на сто девяносто пять тысяч яиц.

Динин папа, пододвигая к самовару стакан, сказал:

- Наконец-то! Это хорошо. Теперь план четыреста тысяч уток - реальная вещь.

Только где же колхоз достанет столько яиц?

Бабушка, усмехнувшись чему-то, бросила взгляд на внучку:

- Сегодня утром сама слышала: председатель колхоза по радио обращение передавал, чтобы станичники продавали. А по дворам уже пионеры ходят, школьники. Семьдесят пять тысяч закупить надо.

Дина сообщение это пропустила мимо ушей, а папа, фыркнув в стакан с чаем, сказал:

- Придётся тебе, дочка, яйца-то утиные продать. Для колхоза же! Надо.

Дина опустила чашку на блюдечко и, склонив голову набок, уставилась на отца большими синими глазами.

- Не хочу продавать, - сказала она серьёзно. - Я их под клушку буду подкладывать.

Подняла чашечку, стала пить как ни в чём не бывало, только покосилась насторожённо на чёрный пластмассовый репродуктор, висевший на стене между окнами. Из репродуктора лилась весёлая музыка.

Немного погодя, когда все забыли о разговоре про инкубатор, репродуктор захрипел, прокашлялся и объявил всё то, о чём говорила бабушка.

Папа сказал, обращаясь к дочке:

- Ну вот, слышишь?

Дина упрямо сжала губы.

Потом выступали пионеры.

Всё было очень понятно. Дина соглашалась с ними и даже сама решила принять участие в закупке, но яйца от своих уток она никому не отдаст. Никому! Дина уже видела: бегает по двору вперевалку целая куча утят, и среди них, самый большой, самый красивый, Кряка! Разве можно такого отдать?

Динин папа, развёртывая газету, чтобы почитать после ужина, посмотрел насмешливо на дочку и сказал убиравшей посуду маме:

- Идёт борьба с пережитками капитализма. Частнособственнические настроения подвергаются давлению общественности, - и закрылся газетой.

Дина обиделась, надула губы. Любит отец говорить какие-то заковыристые слова:

"частнособственнические настроения", "пережитки капитализма". Какие тут пережитки, если она хочет вырастить особую породу уток?

Дина собиралась так просидеть долго, до тех пор пока отец не погладит её по голове и не скажет: "Ну, ну, дочка, не сердись, я пошутил". Но тут кто-то, хлопнув наружной дверью, завозился в сенях. Дина побежала смотреть. Это были двойняшки Захаровы. Сняв сапоги и стряхнув с синих байковых шаровар дождевые капельки, они вошли в комнату. Поздоровавшись в один голос, девочки размотали платки, шмыгнули носами и вытерли их ладонями. Всё это делалось размашистыми одинаковыми движениями, и от этого казалось, что пришёл один, курносый, веснушчатый -мальчишка, только он почему-то двоится в глазах.

Динин папа, опустив газету, с любопытством посмотрел на девочек.

- А мы утиные яйца закупали, - сказала одна из них. - Я сто двадцать набрала, а Женя - сто.

- Вот и неправда! - возразила Женя. - Я - сто три.

"Ага, - подумал Динин папа, - сейчас я разберусь наконец, кто из них Лида, кто Женя".

Но разобраться ему так и не удалось. Дина обняла обеих, закружилась с ними по комнате. Потом они уселись в углу, возле Дининого стола, и затараторили так, что папе пришлось уйти с газетой в спальню.

Девочки трещали долго. Потом стали шептаться, что-то высчитывать, о чём-то договариваться и, наконец, разошлись.

Дина, напевая песенку, уложила в портфель тетради, книги и, очень довольная проведённым вечером, улеглась спать.

УПАДЫШ

Утро было хоть и весеннее, но серое, холодное. Над голыми макушками акаций с прошлогодними, шуршащими на ветру стручками проносились лохматые облака, из которых нет-нет, да и заморосит мелкий дождичек.

Проезжая часть дороги с выбитыми глубокими колеями вся в мутных лужах, в комьях влажной грязи. Лишь по обочинам, вдоль палисадников и стен домов, вились просохшие тропинки. По ним, тренькая звонками, сновали взад и вперёд велосипедисты разных возрастов: закутанная в платок бабка с керосиновым бидоном на руле, спешащие на работу колхозницы, мальчишка с посиневшим носом, сзади на багажнике - сестрёнка, у сестрёнки под мышками по буханке хлеба.

Тут и там, вдоль изгородей, размахивая портфелями, шли стайками ученики. К ним из улочек и переулков, словно струйки ручейков, присоединялись другие, с тем чтобы слиться возле школы в шумный, звонкоголосый поток.

Из глухого переулка на главную улицу выбежала Дина в сером пальтишке, с непокрытой головой; в волосах - мелким бисером дождевые капельки.