Крузо - [47]

– Я на него не в обиде, – сказал Сантьяго.

– Что? – переспросил Эд.

– Они оба выросли здесь, он и его утонувшая сестра. – Сантьяго коснулся мокрой сетки забора, точно драгоценности. – Здесь повзрослели, здесь, на роммштедтовском холме.

Подпольные квартиры

Организация Крузо – или как ее называть? Спасатели, завхозы, официанты, буфетчики, кольцеватели птиц, помощники поваров, судомои, кухонные подсобники – все, казалось, поддерживали между собой связь. Решения жить на острове (по крайней мере, перекантоваться летом, как говорил Кавалло) было достаточно, чтобы знать друг о друге самое главное, и действовало оно как незримые узы: находившийся здесь покинул страну, не пересекая ее границ.

На первых порах содействие Крузовичу значило не больше, чем их бодрые и естественные занятия – вроде купания нагишом на кельнерском пляже, костер в полночь (хотя и запрещенный) или дискотеки в «Дорнбуше», когда за 2 марки 75 пфеннигов (немногим больше почасового заработка) можно было ночь напролет степовать меж двух расположенных напротив друг друга стоек. Эти стойки обозначали именами барменов. На так называемом сладком конце «Дорнбуша» (за стойкой «Хайнц») непрерывно разливали зеленые, коричневые и красные ликеры, на кислом конце зала (за стойкой «Хайнер») рекой текли вино, водка и «отрава», вдобавок штральзундское, а иной раз и местный облепиховый самогон «на основе отравы», как говорили. Правда, эта «оппозиция стоек» (по выражению Рембо), которую сезы расхваливали пять вечеров в неделю, включала политический оттенок. Стойка «Хайнц» была сладкой, стойка «Хайнер» – кислой, без сомнения, а между «Хайнцем» и «Хайнером» шумела жизнь. «Хайнц» или «Хайнер» – никто не усмотрел бы тут неразрешимого противоречия, на острове не существовало антагонизма, тем паче непримиримого: от сладкого к кислому, от кислого к сладкому, так волнами катился вечер, выплескиваясь далеко за пределы зала «Дорнбуша», по лугам и дюнам до самого пляжа, по морю до горизонта, до границы, незримой во мраке.

Десять процентов земли, девяносто процентов неба: вполне достаточно, что они здесь, на острове. Тем более для их гордости. Остров облагораживал их бытие. Эта совершенно неописуемая красота оказывала свое воздействие. Магия творения. Материк служил для нее лишь своего рода фоном, который медленно стирался и умирал в вековечном рокоте моря; собственно говоря, что есть государство? Каждый закат солнца истреблял его оцепенелый образ, каждая волна смывала унылый контур этого старого, затертого рубила с поверхности их сознания. Они были наездниками морского конька с изменчивой мордой, они плясали на кончике рубила, на пути меж кислым и сладким.

Сезы наверняка не очень-то стремились вывести потерпевших крушение, или бесприютных, как называл их Крузо, на территорию некой новой свободы. Но они чувствовали волю Крузо, ее силу. От него веяло чуждостью, которая увлекала и вдохновляла. В первую очередь его отличали серьезность и решительность. В том, что он говорил, не было ни малейшего цинизма или иронии, а то, что он предлагал, воплощало полную противоположность давней островной привычке подходить к проблемам более-менее играючи. Втайне (и они не желали в этом признаваться) их островному существованию не хватало целенаправленности, не хватало задачи, идеи, чего-то выходящего за пределы ежедневной кислосладкости.

И ведь Крузо никогда не выступал в роли предводителя, но организовывал акции, планировал, собирал, устанавливал и поддерживал связи между разбросанными по острову кружками сезов. Прежде всего сюда относились кружки, которые можно без оговорок соотнести с отдельными ресторанами, к примеру группа вокруг «Островного бара», кое-кто из них ночевал в доме Вольнера, рядом с островным музеем. С ними у Крузо было полное понимание, в том числе с Сантьяго, Тилле, Петером, Индейцем, Шпуртефиксом или с женщинами – Яниной, Зильке и Антилопой. Другие сезы сами причисляли себя к тем или иным кострам, где по ночам жарили мясо, пили и регулярно провозглашали «Вольную хиддензейскую республику», в частности к энддорнскому костру относились А.К., Инес, Торстен, Кристина и Жюль. Кроме того, была группа сезов постарше, тех, что подали заявления о выезде, временами они образовывали свой кружок у стойки «Хайнер». Они как бы обособились и глубоко, пожалуй даже слишком глубоко, погрузились в состояние ожидания, причем у Эда нередко возникало впечатление, что они и об ожидании забыли, будто их жизнь и без того давным-давно лежала за пределами – не только страны, но и времени, исчислимый ход которого остров и его магия упразднили. Их ожидание как бы сгустилось в некую райскую потусторонность. Форма аутоиммунизации, по мнению Крузо, направленная еще и на то, чтобы хоть отчасти отразить воздействие острова, внушающее ощущение свободы, и он это отнюдь не осуждает, как он подчеркивал, совсем наоборот. В таких обстоятельствах разрешение на выезд некоторые поначалу воспринимали как удар. На острове они уплывали далеко-далеко, и вдруг приходилось выныривать и грести вспять, в официальный ход времени – зачастую на это оставались считаные дни.