Крузо - [21]

Крузо смотрел в землю. Губы побелели, глаза почти закрыты. Этот человек был Эду чужим и все же знакомым. И не по-настоящему знакомым – скорее, внушающим желанное доверие.

Крузо что-то сорвал с грядки. Эд не отличал съедобные травы от сорняков. Пытался понять эту историю и хотел расспросить Крузо о травах.

– У кабанов было слишком много свободы в крови, понимаешь, Эд? Эта свобода… – Он кивнул на огородик, жестом показал на «Отшельник» и умолк.

Поскольку берег у подножия лестницы был каменистый, Эд немного прошел на север, до первого мыса, где попадались песчаные участки. С собой он захватил большой неуклюжий блокнот (с посвящением от Г. на титульном листе), спрятал его под полотенцем. Эд воображал, будто за этот час перерыва придет в себя, подышит морем, поразмышляет, но слишком устал. Поэтому просто сидел и смотрел на воду. Руки, несмотря на крем, казались размокшими, кожа пористая, белая, морщинистая. Руки утопленника, думал Эд. Ногти чуть ли не отставали от ложа, при желании он без особого труда мог бы их вытащить. Он подставил ладони солнцу, положил их на колени и устремил взгляд на море.

Глаза все же более-менее отдохнули. А мыльные, гнилостные испарения судомойни размягчили контуры того ужаса, который до сих пор пульсировал в костях (не прыгнул!). Усталость напомнила о временах ученья на стройке. О почти забытой усталости юных лет (он опять назвал ее так, будто успел состариться), и он почувствовал что-то вроде тоски по работе. Физической, как бы врожденной тоски, которая почти канула в забвение, больше того, была похоронена. Учеба в университете лишила Эда четких очертаний, отняла индивидуальность. За работой он вновь становился похож на себя, работа возвращала ему ощутимое сходство. «Блаженная усталь», – тихонько подсказали запасы, после чего Эд принялся бросать в воду камешки. Спрашивая себя, выдержал ли проверку, стал ли судомоем в «Отшельнике».

На обратном пути он начал собирать плавник. Корни, доски, вероятно обломки судов. В конце концов получилась изрядная охапка. На лестнице дрова, облепленные ракушками и водорослями, чуть не выскользнули из рук, но он их не уронил: уж этот экзамен он в любом случае выдержит. Лестница была крутая, пот заливал глаза. Он представил себе, каким Крузо увидел его. Представил себе его серьезную улыбку. Он увидел Эда, дикаря, смышленого, с первого же дня полезного. Добравшись до дровяного склада, Эд бросил дрова наземь, с как можно большим шумом. В своем жизненном смятении он нашел несравненного учителя.

Завтрак

Двадцать первое июня. Завтрак – единственное время, когда команда «Отшельника» собиралась в полном составе, и Эд быстро смекнул, что опаздывать никак нельзя. Каждое утро в семь стол был чин чином накрыт. Двенадцать тарелок, пять по длинным сторонам, две по торцам. Эда приняли за считаные минуты, и неудивительно, что впоследствии этот прием еще частенько стоял у него перед глазами.

После того как Крузо и кок Мике заняли свои места, Эд выбрал себе один из стульев на задней стороне стола, у стены, и выбор оказался правильным. Здесь действительно сидел его предшественник, по фамилии Шпайхе. В разговорах Шпайхе еще нет-нет да и упоминали, но только чтобы посмеяться над парнем, который явно не пришелся в «Отшельнике» ко двору, да и «вообще ни к чему не годился». Так выразился Крузо, словно ссылаясь на обязательный устав, кодекс сезов, как невольно предположил Эд.

Тем временем он успел разобраться, что сез – всего-навсего сокращение, обозначающее «сезонник, сезонный рабочий». По аналогии ему вспомнились аббревиатура КД – кандидат на дембель – и тогдашнее армейское движение КД, конгломерат из грубых, подчас едва не смертельных выходок, связанных с безусловным стремлением подчинить себе других (в целом что-то вроде воинственного предвкушения дня «свободы», демобилизации); наверно, и здесь существует движение сезов, подытожил Эд, конечно с собственными, совсем иными законами, так что будет только полезно поскорее их усвоить. При этом Эд невольно думал о солдате, который, как и он, был так называемым салагой, еще не отслужил первые полгода. Для забавы под названием черепаха кадешники привязали ему на колени и на локти каски, а потом с размаху вышвырнули в коридор казармы, запустили по зеркально-гладкому линолеуму, который сам же этот солдат не один час драил и натирал. Прокатился он ой-ой как. До стены в конце коридора, где сломал себе шею.

Крузо никогда не смеялся над шутками, которые выставляли пропавшего судомоя никчемным неудачником и лодырем. Шпайхе, приютский… Сперва Эд считал это грубоватой насмешкой, но позднее узнал, что его предшественник действительно был сиротой и, достигнув совершеннолетия, прямиком из приюта («из приюта!») явился на остров. По всей видимости, никого вправду не интересовало, куда вдруг подевался Шпайхе, не имевший ни родителей, ни братьев и сестер. Здесь, у порога исчезновения, не спрашивают, куда еще можно уйти, ни с того ни с сего мелькнуло в голове у Эда. Иной раз уходили в другие рестораны, такое вроде бы действительно случалось. В рестораны, где условия и обстановка получше, «Визенэкк» или «Дорнбуш» предлагали, к примеру, более высокий почасовой заработок, платили премиальные за выходные, поговаривали даже о «надбавке за уик-энд», а в «Островном баре» официанты, обязанные лично полировать столовые приборы, приплачивали за это судомою лишних пять марок, по крайней мере так рассказывал молчун Рольф, которому денежный вопрос развязывал язык. Но в конечном счете для Эда деньги не имели значения, никогда не имели.