Кружась в поисках смысла - [4]

Но желаемая точность управления не достигалась никогда. И отчаянная погоня за полным подчинением бога вела к развитию и усложнению этических конструкций и их поведенческой реализации. Можно сказать, что отсутствие жестких связей между поступками и реакцией свыше — то есть между поведением и его результатом — явилось толчком к развитию всей духовности человечества.

А когда стало ясно, что конкретному человеку до самой смерти не дано узнать, эффективным ли было его управление богом и что жизнь — это игра вероятностей, и бог, следовательно, вероятностная машина, успешность работы которой не может быть точно измерена и интерпретирована; когда, как следствие, возникла упрощающая идея о том, что воздаяние за ориентированное на бога поведение достанется другому «я» («я» за гробом, «я» в перевоплощении, «я» в детях), начала складываться другая великая матрица сознания матрица цели, более высокой, нежели личное существование, матрица жизни для. Биологически она опиралась как на инстинкт самосохранения, так и на инстинкт продолжения рода, и духовно как бы сплавляла их воедино. Жизнь для — это благороднейшая из методик управления. По сути, высокая цель тоже есть лишь орудие, этичное срабатывание которого ожидается в форме неопределенной благодарности, в форме признания целью грандиозной важности для себя жившего для нее человека. Но установка на благодарность, именно в силу неопределенности этой благодарности, практически не осознается и не влияет на поведение; благо цели постепенно занимает все помыслы и при конфликте блага цели с благодарностью человек нередко отдает цели приоритет, в том числе самым решительным образом жертвуя своей жизнью для. Всякая же попытка наладить наконец жесткое управление, потребовав благодарности впрямую, свидетельствует о том, что «жизнь для» была корыстным лицемерием или недолгим детским заблуждением, и обязательно кончается крахом: цель либо наказывает неблагодарностью, либо становится управляемой и теряет свою высокую функцию обогатителя души.

Отношение человека ко всем без исключения явлениям мира колеблется между двумя пределами: отношением, как к средству для себя (животная матрица употребления) и отношением как к цели себя (человеческая матрица жизни для, подъема к). За первой стоит поддержание статус-кво, за второй — развитие. Язык запечатлел эту альтернативу: по сей день мы склонны называть «своим» то, что более менее бездумно употребляем, и «божественным», или, мягче, «священным» то, с чем связываем самые существенные перспективы бытия, но отнюдь не уверены в прочности связей и потому все более строим свое поведение с ориентацией на божественный объект.

Но главная перспектива, главное благо, которое он дарит — и не когда-то впоследствии, а непрерывно это наше духовное развитие, происходящее как бы само собой вследствие непрерывных и уже не вполне произвольных попыток отладить управление. Причем устоявшаяся структура матриц обуславливает и обратный факт: чем легче даются управление и употребление, тем более склонно сознание рассматривать управляемое явление всего лишь как средство; чем более непредсказуемы результаты попыток управления, тем более данное явление занимает место цели духовной и материальной деятельности.

Прагматическое «преимущество», «удобство» бога как цели по сравнению со всеми реальными целями (ребенок; другой человек; общность людей; страна) очевидны. Бог находится внутри индивидуума и, хотя и дает возможности для нравственного поиска и духовного развития — чего никогда не дает структура «я — цель, мир — средство», при которой «я» всегда оценивается законченным и совершенным он не подвержен никаким превратностям внешнего мира. Его реакции на поведение индивидуума всегда могут быть истолкованы этим индивидуумом более или менее выгодно для себя, с богом-целью всегда можно договориться, он не предаст. В случаях же с реально существующими целями человек всегда ходит на грани духовной катастрофы. С одной стороны такое напряженное самоодухотворение — а тем более, взаимоодухотворение — дает подчас радости, не сравнимые ни с какими другими, дает обостренное, никак иначе не достижимое ощущение смысла и ценности своего бытия. Но, с другой, обязательно существует риск столкнуться с действительной или, тем более, мнимой «неблагодарностью» — которая, на самом деле, является лишь окончательным и очевидным провалом попыток наладить управление. Такой крах полностью аннулирует, выкорчевывает из духовного мира все, чем этот мир, благодаря жизни для данной цели, обогатился, и разрушения зачастую оказываются настолько велики, что для выбора новой внешней цели и новых попыток подняться до нее уже не хватает сил. Сознание, как за соломинку, хватается за безопасное и бесхлопотное «я — цель, мир — средство», или же, в лучшем случае, за изможденное отсутствие целей вообще или за истеричное, а порой и фиглярское «я — средство, цель — бог (или какая-либо иная идея)».

5.

Парадоксально то, что этические орудия существуют реально и были известны человеку издавна. Они, правда, не осознавались таковыми, поскольку не отвечали точно требованию «хорошего человека слушается, плохого — нет», но являлись машинами с не вполне предсказуемыми результатами попыток управления. Поэтому управление ими закономерно перерастало из отдельных актов в построение системы ценностей, в выработку мировоззрения, в организацию поведения. В силу этого они всегда в той или иной степени обожествлялись и воспринимались уже не только как средства для деятельности, но и как ее цели. Этическая ориентация поведения адресовалась не только тем людям, для которых проводилась работа на этих машинах, но в значительной степени самим этим машинам. Управление ими неизбежно требовало введения их в круг «ближних», а их хорошего или плохого состояния — в круг «блага» или «зла» в мире. Они в большой мере являлись, как все высокие цели, обогатителями душ людей, связанных с ними, но, будучи объективно одинаковыми для многих людей сразу, обогащали, не разнообразя, а наоборот, нивелируя и унифицируя.