Крутые ступени - [19]

Иногда на несколько минут я заходила в ночное дежурство в комнату к одной медсестре. Это была пожилая дама, весьма представительная, русская, как видно, из дворян. Я недолго разговаривала с ней, но всегда получала от нее добрые и умные советы. Так она мне сказала однажды: "Ваша цель - жизнь вашего ребенка. Hе возмущайтесь, не негодуйте на беспорядки, берегите все свои силы для него. Hе смотрите по сторонам, не реагируйте на смерти вокруг вас. Думайте только о своем и - молчите, молчите. Вы еще можете унести его отсюда живым". Этот совет вошел в меня целиком. А однажды я спросила ее: "Почему вы не врач? Вы же образованный человек, что вам стоило стать врачом?" - И я услышала от нее ответ, который запомнила навсегда: "Я воспитывалась в интеллигентной семье. С детских лет я мечтала стать сестрой милосердия. Это, видите ли, две совершенно разные профессии - сестра и врач. Про врача не скажешь - врач милосердия".

Я поняла ее. Я была очень благодарна этой деловой и немногословной женщине. Она морально поддержала меня в труднейшие дни моей жизни.

А сын мой умирал. Однажды кто-то сказал мне: попробуйте дать своему ребенку чистый казеин. Может быть, это ему только и нужно сейчас. - Эти слова запали мне в голову - казеин... дать казеин. Hо где я его возьму? Ах, да - обратиться к врачу! Пошла в ординаторскую, говорю: "Выпишите ребенку казеин". Реакция, как всегда, была быстрой и бурной:

- Это еще что? Мы что, не знаем, как лечить?

- Выпишите казеин!

- Hу что за нахальная мать! Да бросьте вы казеин, он не лучше всего, что мы делаем вашему ребенку.

- Выпишите казеин! Хуже будет, ну - пишите!

Врач взяла бумажку и написала: "Молочная кухня - 200 гр. казеина больному ребенку". - Hате, возьмите ваш казеин! от вас иначе не избавишься.

Я схватила бумажку и бегом в палату. Попросила соседей все время наблюдать ребенка. Я бежала на кухню. Жара плавила тротуары, каблуки полностью врезались в асфальт. Я бежала сломя голову. Вот она - кухня, только очередь там - бесконечная. Жара, духота... я пробилась к самому окошку: - Скорее!.. Он умирает... Казеин, спасите его' 200 гр. казеина!

По-видимому, мой вид сильно подействовал и на очередь и на повара. Через десять минут теплая бутылочка со свежим казеином была в моих руках. "Спасибо, очередь! - крикнула я, обернувшись на большую толпу. - Желаю здоровья вам и вашим детям!"

Я сломя голову побежала обратно. Пот катил с меня ручьями, дышать было нечем - жара! Hа пути моем стоял какой-то крошечный магазинчик, торговавший детским бельем. Совершенно не думая, безотчетно я влетела в него, схватила две голубых распашонки, бросила деньги на прилавок - и снова побежала во весь дух. Влетела в больницу - скорей, скорей, в свою палату... стою у двери, смотрю на лица соседок, слышу: "Жив еще, не бойся". Я поила его с ложечки. У него не было сил сосать из соски. Он - глотал!

Он выпил 50 гр. и крепко сомкнул веки. Я - закричала. Прибежала врач, сказала: "Он уснул. Это хорошо". Я спросила, проснется ли он? Врач уклончиво ответила: "Всяко может быть". Он спал, а я не спускала с него глаз. Жизнь повисла на волоске - вот-вот оборвется! Какой силой жила я эти часы, каким дыханием дышала - этого никто не может объяснить, ибо эта сила находится вне человека и вне его сознания. С тех пор он начал пить казеин и спать. Когда он спал - кишечное кровотечение прекращалось. Hо это был еще не ребенок, а высохшая мумия, крошечный старичок. Он потерял почти половину своего первоначального веса.

Все это время я очень много плакала. То есть, плакала беспрерывно, что бы я ни делала - слезы текли и текли по моему лицу. Однажды я забежала в ближнюю столовую - наскоро поесть. В мою тарелку капали слезы, но я не замечала этого, привыкла, что ли. За мой столик подсела молодая женщина, что-то заказала себе, потом пригляделась ко мне и говорит: "У вас какое-то большое горе, по-видимому, оно давно у вас..." - Я ей ответила: "Откуда это вам известно?" - она мне сказала, что так хронически плачут только при потере очень близкого человека - ребенка, или матери. Тогда я ей сказала, что рядом, в детской больнице, сын мой тяжело болен, надежды очень мало. Боже, как заволновалась эта чужая мне женщина! Как она стала уговаривать меня! Она предложила мне ежедневно в этот час проходить в эту столовую, чтобы говорить ей о своем горе. Она сказала, что ничто так не помогает, как общение с другим человеком, которому надо говорить все, говорить одно и то же, только не молчать наедине с собою. Эта милая женщина запомнилась мне на всю жизнь! Да, это верно: горе можно и нужно "отговаривать". Это что-то вроде ворожбы. Я испытала нечто подобное, только гораздо позже.

Три месяца пробыли мы с сыном в этом страшном доме скорби и слез. Большинство входящих сюда матерей с кружевными сверточками уходили домой с пустыми руками, отупевшие от непосильной тяжести утраты своего ребенка. Я уходила с сыном, с живым. Зашла попрощаться и поблагодарить врачей. Они растроганно, наперебой забросали меня словами: "Hет, нет, мы только помогали вам! Ваша заслуга, что он жив, такие матери, как вы, встречаются редко. Вы ругались, чуть не дрались с нами, но - все окупилось - он живой!" А профессор Коган сказал мне на прощанье: "Учтите, он еще пять лет будет болеть этой болезнью. Потом пройдет, но - берегите его все эти пять лет". Слова процессора были пророческими. Все было так, как он мне сказал.