Крутой лед - [3]

Я жив потому, что боюсь смерти. Боюсь до безумия - и вообще, я жуткий трус. Именно страх, жгучим импульсом подпирающий сердце, не дает мне допустить малейшую ошибку, за которую придется дорого расплачиваться. Он давит на меня, придает силы для борьбы, и все время контролирует мои поступки. Не ошибись, парень, - шепчет он - проверь все еще раз, удостоверься, что крюк вбит надежно, что зацеп, за который ты взялся рукой, прочен, помни о том куда тебе падать, помни, помни... Когда я только-только начинал свой путь в горы, мне казалось, что это - позорная болезнь, нечто вроде дизентерии или еще чего похуже, то, что необходимо из себя изживать. Со временем я, однако, постепенно изменил свое мнение в другую сторону, и уже не трачу столь необходимые на маршруте силы в борьбе со своей слабостью. Потому что эта слабость оборачивается и моей силой, важно только уметь правильно ее использовать. К примеру, именно из-за боязни срыва я до сих пор неважнецки лазаю по скалам, и, похоже, это останется со мной навсегда. Но в сольном альпинизме, где малейший срыв приводит к трагическим последствиям, без этой боязни невозможен ни один шаг.

Хотя не исключено, что я ошибаюсь.

Вскоре я спустился на ровную широкую поверхность ледника, а, оказавшись напротив центра Северной стены пика Орджоникидзе, скинул с плеч рюкзак, и уселся спокойно рассмотреть и обдумать дальнейший путь. Меня отделяло от подножия стены около километра. За моей спиной неприступной твердыней дыбилась гранитная мощь скальных отвесов пика Маяковского. Где-то на нем высоко в небе по северному гребню сейчас карабкаются четверо моих друзей. Для них восхождение уже идет полным ходом, а я еще даже не начинал, да и не уверен, что начну. Взгляд мой отыскал на стене “Маяка” наш летний маршрут, красивый и логичный. Отсюда перспектива слегка искажалась, и казалось, что некоторые участки стены - нависающие, чего на самом деле не было. Восемь веревок интересной скалы, что я пролез первым, придавали уверенность в своих силах, и нечто вроде гордости шевельнулось во мне от созерцания пройденной вертикали. А затем мой взор скользнул на Северную стену “Орджо”, и вся радость разом померкла. Стена высилась передо мной литым срезом жуткого в своей крутизне льда, и где-то бесконечно высоко ее гребень цеплял первые легкие облака, наплывавшие с юго-запада.

Северная стена пика Орджоникидзе впечатляла еще тогда, когда я читал в книге описание маршрута по ее центру. Цифры, которыми оно изобиловало, казалось, не оставляли мне ни малейшего шанса, - пятьдесят метров льда до сорока градусов, пятнадцать метров льда около семидесяти градусов, двадцать пять метров до шестидесяти градусов, десять метров отвеса, триста метров от сорока пяти до шестидесяти градусов, сто метров от восмидесяти пяти до шестидесяти градусов, двести пятьдесят метров около шестидесяти градусов, все лед, лед, лед... После долгого изучения я отказался от этого самоубийства, и перенес свое внимание на левую часть стены, где она была меньшей крутизны и кое-где держала на себе снег. Мне казалось, что я смогу “забабахать” там небольшой “первопроходик”, сначала по крутому, но несильно разорванному леднику, а затем, придерживаясь скальных выходов, обойдя их справа, выскочить на гребень, который не внушал мне больших опасений. Для того чтобы быстро проскочить опасные места, я решил на сей раз отказаться от системы самостраховки. Она на мой взгляд приличествует скорее скальным восхождениям, где больше объективных опасностей. На льду же альпинист во всеоружии современной экипировки и техники держится сравнительно надежно, и веревка лишь многократно увеличивает время подъема, а в случае срыва создает лишь слабое подобие качественной страховки. Приходится сперва лезть с веревкой вверх, оставив рюкзак внизу, и создавать по мере подъема страховочные точки. Затем по закрепленной наверху веревке ты спускаешься вниз, снимаешь все промежуточные элементы, забираешь рюкзак и снова поднимаешься наверх. В общем, - морока, которая оправдывает себя лишь на скалах и очень крутом льду. К тому же при такой системе приходится тащить с собой крючья и карабины, а это весьма солидная добавка к весу рюкзака.

Но, конечно, самая большая неясность была со временем, необходимым на весь путь. К ночевке где-то на высоте четырех с половиной тысяч метров я был не готов, и хотел засветло спуститься с горы.

Теперь, когда я сидел перед Северной стеной “Орджо”, видя ее во всем великолепии, меня снова стали одолевать сомнения. Грандиозная диретиссима ее центральной части неудержимо влекла к себе. Этот угрюмый ледяной каскад, который нитка маршрута вертикально пронизывала от подножия до самой вершины, не имел ни малейшего изъяна, бескомпромиссной крутизной устремляясь прямо в небо. Это была мечта.

Мне стало грустно. Я понял, что не смогу отказаться от такого вызова, брошенного мне самой природой, и четко осознал, какое дьявольское искушение будет мучить меня до тех пор, пока я не одолею этот маршрут.

Долго я сидел, понурившись, на рюкзаке посреди ровной как стол поверхности ледника. Ветер куда-то ушел, оставив меня один на один с вершиной, и только тени облаков, плывущих в небе, нарушали мое уединение, согретое лучами спокойно царившего в синеве солнца. Этим облакам я, наверное, казался совсем крохотным, едва заметным пятнышком на теле горной страны. Они не спеша переваливались через гребень пика Орджоникидзе, и, закрыв на миг от меня солнце, растворялись в струях горячего воздуха над долиной Левого Талгара. Было уютно и радостно среди этого размеренного покоя под сенью холодной ледяной стены, а в моем сердце все туже и туже сжималась стальная пружина, таящая мое пока еще не осознанное решение.