Крутой лед - [2]

Я отшвырнул огрызок яблока в сторону и встал. Достав из рюкзака кошки, неторопливо нацепил их на ботинки, и постучал ногой о камень. Кошки не звенели, значит держались хорошо. Мне вдруг до безумия захотелось не идти никуда одному. Мой перевал устрашающей ледовой стеной заслонял полнеба и восходящее солнце. Все мои страхи внезапно обернулись против меня, и все мои усилия оказались блефом, стоило мне только осознать, что именно мне предстоит. Перевал упирался в голубую бесконечность небесного купола, и я почти физически ощущал холодную злобу, исходящую от него.

Ясные веселые голоса заставили меня стряхнуть нахлынувшее оцепенение. Ребята подходили, освещенные лучами солнца, уверенные в себе, непобедимые, и мне стало стыдно за свою нерешительность. То самое честолюбие, которое заставляло меня чувствовать себя слабым и одиноким, на сей раз лишь подтолкнуло меня, и не дожидаясь друзей, боясь спугнуть это слабое ощущение предстоящей удачи, я быстро вскинул рюкзак на спину, и зашагал прочь.

Южнее огромной, похожей на Ушбу в миниатюре, башни пика Маяковского гребень, отходящий от его вершины, из-за своей своеобразной ступенчатой формы получил очень меткое название "Тельняшка". На этих ступенях лежит снег, и поэтому весь склон гребня кажется располосованным черными и белыми горизонтальными полосами. Чуть правее “Тельняшки” в гребне между двумя большими жандармами находится узкая, едва заметная седловинка, на которую выводит некрутой ледовый кулуар. В начале лета, когда на льду еще держался снег, мы с Молотовым и Володей Фроловым по пути под юго-восточную стену “Маяка” пролезли этот кулуар и спустились на другую сторону перевала. В тот раз мы легко протоптали ступени в довольно прочном фирне, однако сейчас такой номер пройти не мог. За лето снег в кулуаре стаял, обнажив прочный гладкий панцирь льда, поскользнувшись на котором альпинист не имел никаких шансов на спасение, хотя глубина падения была не очень большой. Плохо было то, что где-то в ста метрах от перевала кулуар поворачивал чуть влево, нависая над крутой скальной ступенью, свободный полет с которой составлял около пятидесяти метров, что, согласитесь, вполне достаточно для героического финала.

Перебравшись через узкий бергшрунд в нижней части склона, я быстро набрал высоту по ровной поверхности льда. Тренированные ноги легко выдерживали нагрузку, возникавшую при ходьбе на передних зубьях кошек, и упруго пружиня, несли меня вверх. Отчаяние, чуть было не овладевшее мною на леднике, сменилось холодной трезвой ясностью мысли. Все чувства обострились до предела, и, казалось, весь мир замкнулся в кольце моей воли. Было прохладно, изредка легкими порывами снизу налетал ветерок. Надо мной ярким рассветным золотом пламенели бастионы пика Маяковского, и я отчетливо видел, как по залитой солнцем горловине кулуара по осыпям карабкались четверо моих товарищей, медленно и упорно поднимавшиеся к перевалу. Их руководитель, Андрей Барбашинов, долго стоял и глядел в мою сторону, а затем крикнул, что на гребне пика Орджоникидзе висят карнизы. Звук его голоса легко долетел до меня, и рассыпался слабым эхом по ребрам темных скал. Я усмехнулся, и поднял руку в ответ, показывая, что понял его. Мне не было дела до карнизов, - то, что мне предстояло ниже было гораздо сложнее и опасней, а я и так очень страшился предстоящего маршрута.

Часам к одиннадцати я вылез на перевал. Здесь гулял ветер, завывая между жандармами, и на меня яростно брызнуло своим светом солнце. На седловине гладким зеркалом отражало небо крохотное озерко. Мир был свеж и нереален. Ребята, поднимавшиеся по кулуару, скрылись за массивом “Маяка”. Я мысленно пожелал им удачи, и постарался забыть, - у нас были разные цели, и нужно было думать только о себе, сжатом тисками одиночества. Когда они вылезут на свою вершину, то непременно увидят меня.

Вниз уводил узкий скальный кулуар, покрытый в нижней части льдом. Я приспустился немного по мелкой осыпи, а затем, перебросив веревку через скальный выступ, скатился по льду до конца скал, где кулуар выходит на ледник. Там я смаркировал веревку, и почти бегом помчался вниз по мягкому снегу, легшему на ледник Восточный Орджоникидзе дня три назад.

Давно миновало то время, когда я, преодолевая свой страх, делал первые шаги в альпинизме. Порою мне кажется удивительным то, что я остался жив, хотя - можно сказать - я сделал все, чтобы этого не случилось, и уже много раз должен был погибнуть, ошибившись где-нибудь в самом простом месте. Возможно, что после, вспоминая это восхождение, я буду точно так же поражаться своей удаче и счастливой звезде, и с недоумением спрашивать себя, откуда во мне хватило нахальства отважиться на такую дерзость. Когда я совершил свое первое одиночное восхождение (небольшой скальный пик в горной системе Кодарского хребта), я шагнул в недоступный раньше мир, в котором риск - твой обычный, набивший оскомину спутник и собеседник, и где каждая мысль, каждое действие совершаются только в первый и последний раз. Потому что все, что с тобой происходит - бесповоротно. И с годами я все отчетливей с болью понимаю, что так будет всегда. До восхождения и первое время после него, когда в голове еще бродит пьянящий ветер азарта, все эти страхи кажутся несущественными, но, отдаляясь во времени на трезвый суд опыта, они лишь отчетливей и больнее выпячиваются, стараясь подчас вывернуться наизнанку. И тогда у меня остается лишь чекушка водки, да гитара в руках, которой единственной я могу отдать свою пошлую тоску.