Крушение - [17]

Ромеш стоял молча, опустив голову.

— А Хемнолини ты об этом сказал? — спросил Оннода-бабу.

— Нет, она еще не знает.

— А ей-то все-таки не мешало бы знать, ведь это не только твоя свадьба.

— Я решил сказать ей после того, как переговорю с вами.

— Хем! — позвал Оннода-бабу.

— В чем дело, отец? — спросила девушка, входя в комнату.

— Ромеш говорит, что из-за каких-то там важных дел у него нет времени устраивать сейчас свадьбу.

Хемнолини изменилась в лице и пристально взглянула на Ромеша. Юноша виновато молчал. Он не ожидал, что это известие будет преподнесено Хемнолини в такой форме.

Всем своим измученным сердцем Ромеш прекрасно понимал, как глубоко должно ранить Хемнолини это неприятное сообщение, переданное притом столь неожиданно и грубо. Но выпущенную стрелу не вернешь, и Ромеш ясно видел, что эта стрела вонзилась в самое сердце Хемнолини.

Сказанного смягчить нельзя было ничем. Все совершенно ясно: свадьбу придется отложить, у Ромеша важное дело, и он не хочет сказать, в чем оно заключается. Никакого нового объяснения тут не придумаешь.

Оннода-бабу взглянул на дочь.

— Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.

— Я ничего не знала, отец, — низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезают последние лучи солнца, закрытого грозовыми тучами.

Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.

Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг резко поднялся и вышел из комнаты.

Войдя в большую гостиную, он увидел Хемнолини, молча стоявшую у окна.

Перед ее глазами была предпраздничная Калькутта: по всем улицам и переулкам, подобно реке в половодье, катился и бурлил пестрый людской поток.

Ромеш медлил подойти к Хемнолини. Несколько минут он стоял, не отрывая от нее пристального взгляда. Надолго сохранилось в его памяти очертание освещенной неярким осенним солнцем фигуры, неподвижно замершей в нише окна. И тонкий овал лица, и локоны красивой прически, и нежные завитки волос на затылке, и мягкий блеск золотого ожерелья, даже свободно падающий с левого плеча край одежды, — все, все, до мельчайшей детали запечатлелось в его измученном сердце, будто высеченное резцом скульптора.

Наконец, Ромеш медленно подошел к девушке. Но, казалось, Хемнолини приятнее было смотреть на прохожих, чем на стоявшего рядом с ней юношу.

— У меня к вам просьба, — произнес он голосом, в котором дрожали слезы.

Почувствовав, сколько муки и мольбы скрывается в его словах, Хемнолини быстро повернулась к нему.

— Верь мне, — продолжал Ромеш, впервые обращаясь к ней на «ты». — Обещай, что будешь верить. А я призываю в свидетели всевышнего, что никогда не обману тебя!

Больше Ромеш не произнес ни слова, но глаза его были полны слез.

Тогда Хемнолини взглянула ему прямо в лицо, и в этом взгляде он прочел сострадание и любовь. Однако уже через мгновение мужество покинуло ее, и слезы потоком хлынули из глаз.

Здесь, в уединении оконной ниши, без слов и объяснений, между ними произошло полное примирение. Необычайное спокойствие охватило обоих.

Тихая, омытая слезами грусть овладела Ромешем, и несколько минут протекли в молчании. Затем с глубоким вздохом облегчения он сказал:

— Хочешь знать, почему я отложил на неделю нашу свадьбу?

Хемнолини молча покачала головой: нет, она не хотела этого знать.

— Тогда я все расскажу тебе после свадьбы.

При упоминании о свадьбе слабый румянец вспыхнул на щеках Хемнолини.

Сегодня, после полудня, когда она радостно наряжалась к приходу Ромеша, ее взволнованное предстоящей встречей воображение рисовало множество шуток, тайных объяснений и всяких других картин счастья. Но ей и в голову не могло прийти, что всего через несколько минут они обменяются гирляндами верности[11], что прольются слезы, что между ними не будет никаких объяснений — просто они несколько мгновений простоят рядом, и возникшие от этого безмерная радость, глубокий покой и безграничное доверие друг к другу соединят их теснее любых признаний.

— Тебе надо пойти к отцу, — проговорила, наконец, Хемнолини. Он очень расстроен.

С легким сердцем, готовый встретить грудью любые удары, которые захочет обрушить на него мир, отправился Ромеш к Онноде-бабу.

Глава пятнадцатая

Оннода-бабу с беспокойством взглянул на Ромеша, когда тот снова вошел к нему.

— Дайте мне список приглашенных, и я сегодня же извещу их о перемене дня свадьбы, — сказал Ромеш.

— Значит, ты все-таки решил отложить ее? — спросил Оннода-бабу.

— Да, иного выхода я не вижу.

— В таком случае, дорогой мой, запомни одно: все это меня не касается, что нужно, устраивай сам. Я не желаю, чтобы надо мной смеялись. Если ты хочешь такое дело, как брак, превращать в какую-то детскую игру, то людям моего возраста лучше в ней не участвовать. Вот тебе список приглашенных. Большая часть средств, которые я уже истратил, теперь пропадет даром, а я не могу себе позволить пригоршнями швырять деньги в воду.

Ромеш готов был принять на свои плечи все бремя расходов и хлопот. Он уже собрался уходить, когда Оннода-бабу остановил его.

— Ромеш, ты решил, где будешь практиковать после свадьбы? Полагаю, не в Калькутте?

— Нет, конечно. Подыщу хорошее место где-нибудь на западе.