Крушение пирса - [15]

Целых три дня она ни с кем не разговаривала и даже голоса человеческого ни разу не слышала. Мысли, став более ясными, теперь смущали ее. Концентрические круги родного дворца — царские покои, публичные помещения, сады, мощные стены, за которыми раскинулся город, — все это отсюда представлялось ей чем-то вроде улья, или муравейника, или еще какого-то сложного прихотливого строения, структура которого для чужаков должна навек оставаться тайной. И весь день перед ней возникал образ отца — как он стоял возле большого окна и смотрел куда-то вниз, в сторону гавани, а она сидела у его ног и играла с фигурками из слоновой кости. Лицо отца было освещено лучами солнца, встающего из-за моря. На нее, свою дочку, он даже не взглянул, но она чувствовала: он знает, что она играет с ним рядом. А ей было, должно быть, всего года три или четыре. Ну, может, пять. И рядом с отцом она чувствовала себя в безопасности.

А однажды, когда была уже чуть старше, она видела, как отец ударил ее мать, а потом, размахнувшись что есть силы, вдребезги разбил кулаком фаянсовую тарелку. Он был в таком гневе, что даже не заметил, что вся рука у него в крови. Еще она не раз видела, как отец одним взмахом руки отправлял людей на виселицу и равнодушно смотрел, как их, рыдающих, слуги выводят из зала.

Теперь она понимала, что ее отец тоже окружил себя неким магическим кругом, а она любила его не столько за то, что он ее отец и царь, сколько за то, что он позволил и ей находиться в этом магическом круге, тогда как многие, жаждавшие обрести туда доступ, оставались за его пределами.

Наутро она вновь принялась прочесывать пляж, подыскивая камешки, с помощью которых можно было бы высечь искру. На этот раз она подбирала по паре каждого вида камней и относила их в шатер — там было более сухо, да и морские брызги туда не долетали. Затем она стала пробовать каждую пару по очереди, ударяя одним камнем о другой, и сердце ее радостно встрепенулось, когда наконец между двумя камешками с треском проскочила долгожданная искра. Она поспешно оторвала кусочек ткани от подола своего платья и грязными ломаными ногтями принялась выщипывать из него нитки, и вскоре перед ней лежала уже целая кучка легких кремовых волокон.

Только тогда она вспомнила, что у нее нет дров, и почувствовала себя полной дурой. Ее даже испугало то, что она, похоже, утратила способность предвидеть последовательность даже самых простых своих действий. А уж при мысли о том, сколько усилий ей потребуется, чтобы найти топливо и принести его к шатру, у нее и вовсе полились слезы. Впрочем, плакать было бессмысленно, так что через несколько минут она заставила себя успокоиться, снова накинуть одеяло из козьих шкур и отправиться на поиски дров.

Деревьев на острове не было, и потому ей удалось собрать лишь охапку сухих веток кустарника. Она как раз тащила драгоценное топливо к шатру, когда заметила на море какое-то движение и остановилась. Вскоре она увидела, как из воды вылетели два дельфина, сделали в воздухе сальто, нырнули и снова взлетели в воздух — казалось, они катаются на ободе какого-то огромного невидимого колеса. Дельфины были так прекрасны, что у нее екнуло сердце; они были похожи на длинные гладкие серебристые бутыли или на бескрылых серых птиц.

Дельфины словно насмехались над ней, не умеющей плавать. Она бы сразу погибла там, в волнах морских, которые они разрезали с такой легкостью, совершая путешествия в десятки царств и возвращаясь обратно. На мгновение ее охватила мечта о том, чтобы стать такой же свободной, как эти дельфины, но она быстро поняла, как мало толку было бы ей от этой свободы. В Афинах она никому не нужна. Домой ей тоже возврата нет. Так что здесь, пожалуй, не хуже, чем где бы то ни было еще.

Дельфины уплыли, и она, поднявшись с охапкой топлива к шатру, опустила собранные ветки на старое кострище и выложила вокруг будущего костерка небольшой кружок из камней, подражая своим похитителям. Затем она взяла два «удачных» камня, положила рядом комок выщипанных ниток и принялась высекать огонь.

Но у нее ничего не получалось. Ей удавалось высечь искру максимум один раз на двадцать ударов, но поджечь этой искрой кучку корпии не получалось никак. Она ударяла камнем о камень сто раз, двести, триста… Руки у нее покрылись кровавыми ссадинами, мышцы заныли от усталости, но корпия загораться не желала.

Она слишком устала, чтобы продолжать бодрствовать, но странная тревога не давала ей уснуть, и она словно плавала между двумя состояниями, сном и бодрствованием, то невольно касаясь края очередного кошмара, то как бы отползая от него, но волоча за собой ощущение непонятного безымянного страха, и в результате окончательно просыпалась. В краткие мгновения кошмарного забытья ей чудилось, что она то упала за борт судна, то бежит вверх по бесконечному каменистому склону, преследуемая безымянным существом с мордой тюленя, которое, вполне возможно, было ее братом.

К тому времени, как наступил рассвет, она давно лежала без сна, прислушиваясь к звукам, которые издавала стая взлетавших белобрюхих буревестников; когда же наконец установилась тишина и стал слышен лишь приглушенный плеск набегавших на берег волн, она встала, спустилась на пляж и, обогнув прибрежные скалы, вышла на невысокий утес, под которым вода была значительно более глубока. Она села на край утеса, свесив ноги, и стала смотреть, как под ней в чистой глубокой воде проплывает большая медуза, похожая на светящийся шарик в белой корзинке с обугленными краями, за которым тянутся извивающиеся щупальца. Медуза словно пульсировала в медленном течении. Она, точно завороженная, долго смотрела на медузу. Ей было все равно, сколько минут или часов прошло — теперь она была просто не в состоянии как-то отсчитывать время.