Крушение кумиров - [2]

Книга "КРУШЕНИЕ КУМИРОВ" является значительно расширенным текстом речи, произнесенной С. Л. Франком в мае 1923 года на одном из первых съездов русской студенческой молодежи в Германии.

Франк позднее вспоминал, что в эти годы он "всецело ушел в сферу духовной жизни и духовных интересов - в дело внутренней проверки и углубления духовных основ собственного миросозерцания и в общественное дело духовного влияния на молодежь..." Отчасти, говорит он, это было связано с "чисто теоретическим воззрением, что есть отныне единственно плодотворный и возможный путь к возрождению России, и особенно - единственное положительное дело, которое мыслимо в эмиграции, тогда как всяческая политическая деятельность... обречена оставаться призрачной и беспложной. Но главным образом это был шок, испытанный от русской катастрофы. У меня эта реакция была религиозной и испытывалась как некий переворот, требующий духовного напряжения в переоценке всего жизнепонимания."

В 1926 году С. Л. Франк опубликовал свою новую книгу "СМЫСЛ ЖИЗНИ", явившуюся по его словам "естественным продолжением" книги "КРУШЕНИЕ КУМИРОВ".

I. КУМИР РЕВОЛЮЦИИ

Нынешнее молодое поколение, созревшее в последние годы, после рокового 1917 года, и даже поколение, подраставшее и духовно слагавшееся после 1905 года, вероятно, лишь с трудом может себе представить и еще с большим трудом внутренне понять мировоззрение и веру людей душа которых формировалась в т. наз. "эпоху самодержавия", т. е. до 1905 года. Между тем вдуматься в это духовное прошлое, в точности воскресить его -- необходимо; ибо та глубокая болезнь, которою страдает в настоящее время русская душа -- и притом во всех ее многообразных проявлениях, начиная от русских коммунистов и кончая самыми ожесточенными их противниками, -- и лишь внешним выражением которой является национально-общественная катастрофа России, -- эта болезнь есть последствие или -- скажем лучше -- послед-ний этап развития этого духовного прошлого. Ведь доселе вожди и руководители всех партий, направлений и умственных течений -- в преобладающем большинстве случаев люди, вера и идеалы которых сложились в "дореволюционную эпоху".

В ту эпоху преобладающее большинство русских людей из состава т. наз. "интеллигенции" жило одной верой, имело один "смысл жизни"; эту веру лучше всего определить как веру в революцию. Русский народ -- так чувствовали мы -- страдает и гибнет под гнетом устарев-шей, выродившейся, злой, эгоистичной, произвольной власти. Министры, губернаторы, полиция -- в конечном итоге система самодержавной власти во главе с царем -- повинны во всех бедствиях русской жизни: в народной нищете, в народном невежестве, в отсталости русской культуры, во всех совершаемых преступлениях. Коротко говоря, существовавшая политическая форма казалась нам единственным источником всего зла. Достаточно уничтожить эту форму и устранить от власти людей, ее воплощавших и пропитанных ее духом, чтобы зло исчезло и заменилось добром и наступил золотой век всеобщего счастья и братства. Добро и зло было тождественно с левым и правым, с освободительно-революционным и консервативно-реакционным политическим направлением. (Отметим сейчас же: теперь этот болезненный политицизм, этот своеобразный недуг сужения духовного горизонта также очень широко распространен, только с обратным знаком: для очень многих теперь добро тождественно с правым, а зло -- с левым **).

Впервые эта тема появляется в статье С. Л. Франка "Философские предпосылки деспотизма".

Но не только добро или нравственный идеал совпадал с идеалом политической свободы; наука, искусство, религия, частная жизнь -- все подчинялось ему же. Лучшими поэтами были поэты, воспевавшие страдания народа и призывавшие к обновлению жизни, под которым подразумевалась, конечно, революция. Не только нигилисты 60-х годов, но и люди 90-х годов ощущали поэзию Некрасова гораздо лучше, чем поэзию Пушкина, которому не могли простить ни его камер-юнкерства, ни веры в самодовлеющую ценность искусства; мечтательно наслаждались бездарным нытьем Надсона, потому что там встречались слова о "страдающем брате" и грядущей гибели "Ваала". Сомнения в величии, умственной силе и духовной правде идей Белинского, Добролюбова, Чернышевского представлялись хулой на духа святого; в 90-х годах литературный критик Волынский, который осмелился критически отнестись к этим неприкосновенным святыням, был подвергнут жесточайшему литературному бичеванию и бойкотом общественного мнения изгнан из литературы. Научные теории оценивались не по их внутреннему научному значению, а по тому, клонятся ли они к оправданию образа мыслей, связанного с революцией, или, напротив, с "реакцией" и консерватизмом. Сомневаться в правильности дарвинизма, или материализма, или социализма значило изменять народу и совершать предательство. Не только религия, но и всякая не материалистическая и не позитивистическая философия были заранее подозрительны и даже заранее были признаны ложными, потому что в них ощущалось сродство с духом "старого режима", их стиль не согласовывался с принятым стилем прогрессивно-революционного мировоззрения. Впрочем, исключения допускались или по крайней мере терпелись: для этого только нужно было, чтобы автор еретической идеи либо доказывал, что эта идея согласима с революционной верой и даже необходима для нее, либо чтобы он вообще был настроен политически-благонамеренно (т. е. держался "левого" образа мыслей) и -- еще лучше -- чтобы он пострадал от правительства. Так, Владимира Соловьева терпели и даже немного уважали за его речь о помиловании террористов, за статьи о национализме и за сотрудничество в "Вестнике Европы". За это ему прощали, как странное личное чудачество, наивную и зловредную веру в Бога и церковь. Когда в первые годы 20-го века начал нарождаться философский идеализм, -- что было хотя лишь робким началом, но все же первым существенным шагом в преодолении господствующего мировоззрения, первым симптомом того духовного кризиса, который во всей глубине своей сказывается лишь теперь, -- то он отчасти ради самозащиты, отчасти по искреннему убеждению драпировался также в политическую мантию: наиболее убедительным аргументом в его пользу считалось, что "философский идеализм" необходим, как основа моральной самоотверженности в политической борьбе. И лучшим оправданием веры в Бога, когда впервые раздалась в кругах интеллигенции эта неслыханная дотоле проповедь, служило рассуждение, что эта вера не только не реакционна, но, напротив, одна лишь обеспечивает политический прогресс и освобождение народа.