Крушение антенны - [10]

— Грикуха, а Грикух! Расскажь про мерина-та…

— А бог — есть.

Взглянул — дьякон, Сергей Афанасьич; спорил с ним раньше о боге, теперь — надоело: бессмысленно: тратишь слова, а толку нет ни на грош.

— Ну, и что?

— Н…ничего. Й-есть бог и ба-ба-ба-бажественное йесть.

Глаза злые, пьяные. По кожаной куртчонке сразу и не поймешь: дьякон или не дьякон.

— Ну, и ступай к ляду.

— Н…нет, т-ты за это ответишь… за свои с-слова.

— За какие слова?

— А… что б-бога нет.

— Не лезь, дьякон, в рыло хрокну.

— Бро-осьте, ребята… гражданин Стремоухов… Ванькь, Иван Пятров! Это бородастый, соловый Малина Иваныч. — Ва-анькь, а Ванькь, ты докажи, как в колоние… ребят голодом морите…

— И верно: чай, голодают, болезные?

— Хлеба-то, грит, по осьмушке в день?

— Водой больше поят.

— К-каниной.

— Па-шел Ленин с каниной, давай Миколку со свининой.

— Хррры…

Озлился, стукнул кулаком, задребезжали стаканы, вилки, тарелки.

— С ветру, сукины дети, с ветру, с ветру, с ветру!!! Натрепала баба подолом, а они — и-и уши развесили.

— А што, — скажешь, — убойное лопают?

— Б-бог йййесть.

— Ни черта не убойное, а… дают им жрать, вполне.

— Эт-то, гражданин Стремоухов, ты врррешь.

— Я — вру?

— Ты врррешь.

Захотелось развернуться и стукнуть… разик, да сдавил себя: не все ли равно: пил мало, не действовало; не до драки.

— Ну, и ступай к ляду.

— Ннннет… ты докажи… свои сла…сла…слава.

— А-аставь ты яво, Малин Иваныч, лучше ощо по стакану.

— Ощо-ощо. А он… должон доказать.

— Йййесть бог… и вся святая его.

— Эт-то верно, дьякан… Выпьем.

И не успели выпить, как затюкало, забоцало, забрякало в сенцах, распахнулась дверь, и в горницу полезло соломенное чучело с красным языком, белый лист с черными буквами колебался на чучельном животе:

— Попу в падарок на паминки.

Малина Иваныч вскочил:

— Безззотцовщина, сукины дети!!!

В ответ — гармошка, песня:

Святый божа, святый крепкай,

Поп в чужих карманах цепкай,

Тыгаль-тыгаль-тыгаля.

Да тыгаля-растыгаля.

Бабы визгнули разом, Настя, дрожащими руками за лампу — не опрокинули б — и во время — дьякон лез драться — задел скатерть — на пол полетели тарелки, студень, бутылки —

Стремоухов продрался к выходу, кто-то орал: — лошадь-та, лошадь-та не угнали б, — выскочил в мороз, в колючие взвизги метели; схватили за шинель, за грудки:

— Стой… хто… свойскай?

— Да пусти к ляду… ну вас всех.

— А, да ето никак Стремоухав? — радостно, удивленно.

— Ну да, я. Пусти пройти. Чего беснуетесь?

— А поп — сволачь, контра… Иди, самогон есть! Рррробя, Стремоухову самогону!

— Да ну вас и с самогоном-то, пусти пройти.

— Рробя, гражданину… товарищу Стремоухову пройтить. Пропускайтя-ааа…

Свернул за плетень, метель ударила в глаза — слепая, бессмысленная, тупая, морозная, злая, как деревня; схватила шинель, стала драть с тела, — врысссь!

— Этак и к утру не дойдешь!

Повернулся, вдохнул ледяную воду ветра, и вдруг — из метели на него:

— Ваань.

Вгляделся — знакомое беленое лицо с приплюснутым носом: словно часть белесого метельного савана.

— Ваань! Ивааан Петрович, да кады ты воротисьси-ты? Ды болюшка ты моя! Да што ж ты меня терзаешь-ты!..

— Отлипни ты от меня, ради дьявола. Ведь, сказано тебе…

— Ды Ваань… Ды… неш я… какая…

Обозлился, где-то в груди стародавнее заходило, больно толкаясь в стенки, но сдержался:

— Баба — баба и есть. С вами свяжись… Не нужно мне… семьи… Понимаеш, што ль…

— Ды Ваничкяаааа… Ды неш я не понимаааю… Ды вернись ты ко мне хучь теперь, голубонь-каааай…

— Уйди… стерва…

Схватил за плечи, повернул, наподдал кулаком в шею; баба плюхнулась в снег, завыла. Быстро пошел прочь, с ветром донеслось:

— Связалси с какой-никакой сууу-кай… Ды неш я не знааааю…

Крепко захотелось вернуться и взбутетенить, вздуть, измордовать до кровей, до мозгов, до полусмерти; остановился; кулак заходил вдоль бедра, как у кошки хвост. Нет; — фуу! — нельзя. Культура.

Быстро пошел, наперекор метели. Не заметил, как дошел до перелеска, прижался лбом к ледяному стволу березы.

— Думал так, а вышло не так. Думал вон как, а вышло вон как. Вот-те и переговорил о земле. И все так будет. Все так будет. Хорошо, что пил мало. Деревня. Вот те и деревня.

Спохватился:

— Да ты что, раньше не знал, што ль, ду-рак? Сразу не переделаешь. Ку-да там! Агния… тоже еще… на кой чорт связался. Вот-те и не признал семью. От одной бабы к другой… Как кот… или любитель кипящих самоваров… Тьфу, пакость! Шаах-маты…

Повернулся лицом к деревне, и тотчас же встала в глазах распаренная беленая маска с приплюснутым носом.

— Врыссссь! — взвыла метель и концами косм захлестала по лицу.

— Куда ж итти-то? В колонию… аль опять в деревню? А, к ляду. К ним с добром, а они с дубьем. К ним с культурой, а они с самогоном. И та, вспомнил опять про Агнию, — тоже… хороша. Не любит ни черта, а тоже: са-гласна. Баба, баба и есть. От нее самая главная гнусь и идет: семья.

Долго бродил по перелеску — между деревней и колонией; к утру решительно пошел на дачу. Собрал вещи, связал. Вышел наружу — утро голубело, обещало быть ясным, светлым. Глянул вверх, выругался скверно, дико, злобно: антенны снова не было на месте.

Подошел ближе — антенна вместе с верхушкой сосны висела перекладиной вниз; проволока провисла, осела. Сходил за топором, скинул шинель, полез на сосну; обрубил дерево, антенна рухнула вниз, что-то треснуло, дзенькнуло об мерзлый снег.