Крушение Агатона. Грендель - [102]

— Давай прямо сейчас, Коровья Морда! Я думаю, ты даже трусливее своего отца.

Люди хохотали. Я отступал в темноту, приходя в ярость от дурацкой необходимости шпионить за ними, и скользил к следующему лагерю, где слышал то же самое.

Затем однажды, около полуночи, я набрел на развалины дворца. Коровы валялись в своих загонах, кровь, булькая, хлестала у них из ноздрей, на шеях зияли дыры от копий. Ни одна не была съедена. Валялись сторожевые псы, словно темные мокрые камни, и скалили клыки их отрубленные головы. Над разрушенным дворцом вились языки пламени и поднимались столбы едкого дыма, а люди внутри (никто из них опять же не был съеден) превратились в маленькие, как карлики, черные и хрустящие головешки. В дыру на месте крыши врывалось небо, и деревянные скамьи, козлоногие столы, подвесные кровати, сорванные со стен, были разбросаны на опушке леса и сверкали угольной чернотой. Золото исчезло бесследно, валялась лишь оплавленная рукоять меча.

После этого начались войны, воинственные песни и изготовление оружия. Если песни говорили правду — а я полагаю, что, по крайней мере, одной-двум можно было верить, — войны были всегда, а все, что я видел до этого, было просто периодом взаимного истощения.

С высоты дерева я рассматривал дворец, в ветвях подо мной распевали песни ночные птицы, лунный лик прятался в башне облаков, все замерло, только легкий весенний ветерок шевелил листву да внизу около свинарника прохаживались двое мужчин с боевыми топорами и вертелись собаки. Мне было слышно, как в зале Сказитель повествует о славных подвигах умерших королей — как они раскалывали чьи-то головы, сносили напрочь какими-то драгоценными мечами вместе с ожерельями, — его арфа подражала взмахам мечей, торжественно звенела вместе с благородными речами, мягко вздыхала, вторя мертвым героям. Каждый раз, когда он останавливался, подбирая фразы для того, что хотел сказать дальше, все разом начинали кричать, хлопали друг друга по спинам и пили за здоровье Сказителя, желая ему долгих лет жизни. Под сенью дворца и возле пристроек мужчины, насвистывая или мыча себе под нос, сидели и правили оружие: прилаживали бронзовой лентой наконечники к ясеневым древкам копий, смазывали лезвия мечей змеиным ядом, наблюдали, как золотых дел мастер украшает рукоятки боевых топоров. (Золотых дел мастера были в почете. Одного из них я помню особенно хорошо: тощий, самодовольный, высокомерный человек среднего возраста. Он никогда не говорил с остальными, лишь изредка посмеивался: «Хе, хе, хе».) Затем внезапно птицы на ветвях подо мной смолкали, и вдалеке за полем я слышал скрип кожаной упряжи. Дозорные и их собаки останавливались и замирали, словно пораженные молнией: собаки начинали лаять, и в следующее мгновение двери с грохотом распахивались и из дворца с безумным видом, спотыкаясь, выбегали люди. Вражеские кони с топотом вылетали на возделанные участки, перепрыгивали через ограды, разгоняя мычащих коров и визжащих свиней, и обе группы людей бросались в атаку. На расстоянии двадцати шагов они становились друг против друга и обменивались бранными криками. Предводители сторон потрясали копьями в высоко поднятых руках, завывая во всю силу легких. Ужасные угрозы, судя по тем словам, которые мне удавалось разобрать. Что-то об их отцах и отцах отцов, что-то о справедливости, чести и законном возмездии — на шеях вздувались жилы, глаза выкатывались из орбит, как у новорожденных жеребят, пот стекал по плечам. Затем начиналось сражение. Летели копья, звенели мечи, стрелы дождем сыпались на окна и стены дворца и долетали до края леса. Кони вставали на дыбы и опрокидывались, метались вороны, как охваченные огнем летучие мыши; люди шатались, яростно жестикулировали, выкрикивали оскорбления, умирали или прикидывались умирающими и уползали в сторону. Иногда нападавших оттесняли назад, иногда они брали верх и сжигали дворец, иногда они захватывали в плен короля округи и отбирали у его людей оружие, золотые кольца и коров.

Все это было непонятным и пугающим, и я никак не мог в этом разобраться.

На дереве я был в безопасности, и дерущиеся люди были для меня ничем, за исключением того, конечно, что говорили на языке, похожем на мой, и это означало — невероятно, — что между нами есть какая-то связь. Если что и вызывало у меня отвращение, то это их расточительность: все, что они убивали, — коров, лошадей, людей — они оставляли гнить или сжигали. Я собирал все, что мог, и пытался делать запасы, но моя мать ворчала и морщилась от дурного запаха.

Сражения продолжались все лето и следующим летом начались вновь, и так же было на третье. Иногда те, кто оставался в живых после набега, шли от сожженного дворца к другому, безоружными вползали на чужой холм и, простирая руки, умоляли принять их. Они отдавали чужим все оружие, свиней и скот, который им удавалось спасти, и хозяева отводили им хижины на отшибе, давали самую плохую еду и немного соломы. После этого обе группы выступали как союзники, хотя время от времени предавали друг друга, один стрелял соседу в спину по какой-то причине, или как-нибудь в полночь воровал золото, принадлежащее другим, или оказывался в постели с чьей-то женой или дочерью.