Крупинки - [6]

Больше старик не сказал никому ни слова. Вскоре он умер.

Дунайское похмелье

Север Болгарии, Силистра, набережная Дуная, осень. Я сижу у стоящего на постаменте танка Т-34 и погибаю с похмелья. Накануне был торжественный вечер, перешедший в еще более торжественную ночь. Здравиц пять или больше я сказал о русско-болгарской дружбе, мне отвечали тем же. Мои сопровождающие переводчики Ваня и Петя курили и хлопали кофе, делать им было нечего: в Болгарии все, по крайней мере тогда (это было лет десять назад), понимали по-русски. Конечно, пели: "Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок", конечно, клялись в любви до гроба. Под утро я упал в своем номере, но вскоре вскочил. Меня подняла мысль: я же еще не умылся из Дуная.

До чего же я любил Болгарию! Все в ней незабываемо, все такое прекрасное, женственное: и юг, и побережье, и горы. В ушах стояло птичье разноголосие Среберны, в памяти зрения навсегда запечатлелись скальные монастыри, Купрившиц, Сливен, Пловдив, Русе, Жеравна. Теперь вот Силистра, Дунай. Но до Дуная еще надо было пройти метров сто. Я решил посидеть у танка, все-таки свой, уральский, может, он даст сил. Дал. Я немножко заправился из посудины под названием "Каберне", вздохнул и огляделся. Осень. Ну, осень, она везде осень. Листья падают под ноги деревьям, шуршат. Хорошо, тихо.

Ощущение счастья охватило меня. Никого не обидел, никому не должен, ни перед кем не виноват. Все проблемы потом, в России, а пока счастье: дружба, братство, любовь и взаимопонимание. Тем более до обеда свобода, беспривязное содержание. Искать не будут, я оставил записку Ване и Пете. Да, ведь Ваня и Петя это не мужчины Иван и Петр, а женщины, это имена такие женские в Болгарии -- Ваня и Петя. Переводчицы мне достались непьющие, но зато непрерывно курящие. Едем с ними -- курят без передышки, я погибаю. Вот остановили машину, вышли. "Ваня, кури, пока стоим, кури, Петя". "На воздухе неинтересно, -отвечают Ваня и Петя, -- надо же иногда и подышать". Садимся в машину, они начинают смолить. Да еще обе пьют страшное количество чашек кофе. А так как я кофе совсем не пью, то это для Вани и Пети очень подходит. Они на меня заказывают сразу четыре чашки, а потом эти чашки у меня утаскивают. А заказать чай, по которому тоскую, вроде уже неудобно, поневоле хлещу прекрасные сухие болгарские вина.

Увы, вчера были не только они. Но сегодня, решаю я, только сухое. Только. Хотя бы до обеда. На обеде, а тем более вечером все равно пить. Все равно говорить здравицы о дружбе. Не тосты, именно здравицы. "Тосты" -- слово нам навязанное. Тем более болгары, поднимая бокалы, говорят: "Наздрав!"

Ну, наздрав, говорил я себе, все более оживляясь от солнечной виноградной лозы. Наздрав! Наздрав-то наздрав, а одному становилось тоскливо. Да, умыться же из Дуная. Я быстро пришагал к берегу, спустился к воде. Недалеко рыбак возился у лодки.

-- Доброе утро, брат! -- крикнул я.

-- Доброе утро! -- откликнулся он.

Вот с кем я выпью. А пока умоюсь. Есть же славянская примета: умыться за год из двенадцати рек -- и помолодеешь. А Дунай надо считать за три реки, не меньше: по всему же славянскому миру течет.

-- Эй, эй! -- услышал я крик. -- Не можно, не можно! Химия, химия!

-- Что делать, везде экология, -- сказал я, подходя к рыбаку.

Мы поздоровались. Рука у него была могучая. Но я вроде тоже крепко тиснул:

-- Нож у тебя есть? А то я первую открывал, палец чуть не сломал.

У него был и нож, и штопор, и стаканы. Правда, не граненые, пластмасса. Звука от чоканья не было, но выпили от души. И допили от души.

-- Слушай, -- сказал я, -- у меня еще одна есть. Но знаешь чего, давай ее выпьем в Румынии. Я везде был, а в Румынии не был. Или пристрелят? А?

-- То можно, -- сказал рыбак.

Мы столкали лодку на воду, сели. Мотор взревел, мы понеслись к румынскому берегу.

-- Вот тут, -- кричал я, -- наш Святослав, киевский князь -- слышал? -сказал: скорее камни со дна Дуная всплывут, скорее хмель утонет, нежели прервется русско-болгарская дружба! Вот тут, именно тут!

-- То так! -- кричал и кивал головой рыбак.

Обдуваемый ветром, обдаваемый брызгами, я чувствовал себя превосходно. И продолжал просвещать рыбака:

-- Отсюда, именно отсюда -- понял? -- от Суворова ушла депеша, донесение Екатерине, императрице, -- слышал? Депеша: "Слава Богу, слава нам, Тутрукан взят, и я там". Турок гнал отсюда. А Святослав печенегов изгонял. Его предали, Святослава.

-- Предал кто?

-- Кто! Свои, кто! Славяне. А в эту войну наши гнали отсюда фашистов, вот! А теперь мы с тобой тут собрались.

Лодка ощутимо ткнулась в отмель, я даже со скамьи слетел. Вытащили лодку на берег. Не успели изъять пробку, как подошли трое румын. Но не пограничники, тоже, может быть, рыбаки. Они по-русски не говорили, рыбак им объяснил, что я из Москвы. Восторг был превосходительный. Но что такое бутылка сухого на пятерых, это несерьезно.

-- Гагарин! -- кричали румыны. -- спутник! Дружба! -- и все примеряли на меня свои цыганские меховые шапки.

Дружба, оказывается, была не румыно-советская дружба, а нефтепровод "Дружба", спасающий страны Варшавского договора.