Круговорот лжи - [34]

Но Барнаби у дверей не было. Он был в ванной, пытался отполоскать пижамные штаны, дрожал и всхлипывал. Увидев меня, он испуганно вскрикнул и забился в узкое пространство между ванной и унитазом. Потом посмотрел на меня снизу вверх и сказал:

— Прости меня. Прости…

Из каждой его ноздри торчал желтый пузырь; он унаследовал от матери постоянный насморк. Сочетание этих неаппетитных подробностей с его совершенно необъяснимым ужасом внезапно разозлило меня. Я сел на край ванной, притянул мальчика к себе, поставил его между своими коленями и грубо вытер нос.

— Не говори глупостей. Маленькие мальчики часто мочатся в постель. Просить прощения тут не за что. Перестань плакать. Сейчас мы тебя высушим.

Барнаби совсем окоченел. Его пижамная курточка промокла насквозь. Но когда я начал расстегивать пуговицы, он забился у меня в руках. Я резко сказал:

— Сейчас же прекрати, Барнаби, ты мне мешаешь. — Мальчик перестал сопротивляться, испустил глубокий унылый вздох и замер. Он стоял неподвижно, пока я снимал с него куртку и надетую под нее футболку, на которой был изображен дурацкий медведь в солдатской форме.

На предплечьях мальчика красовались синяки всех цветов радуги. Он пытался прикрыть их маленькими ладошками, в отчаянии глядя на меня, и шмыгал носом, на конце которого вновь повисла капля. Когда я поднял его, собираясь завернуть в полотенце и посадить к себе на колени, то заметил на его бедрах и ягодицах алую сыпь. Как будто его сажали на иголки. Или били щеткой с жесткой щетиной. Я досуха растирал его полотенцем, покачивал на коленях и бормотал какие-то глупые утешительные слова:

— Ну вот, милый, так-то лучше… Тебе теплее, правда? А теперь нам нужно только одно: хорошая чистая пижамка…

Я отнес мальчика в его спальню, нашел в комоде пижаму и вручил ему. Меняя простыни, я старательно держался к нему спиной, чтобы он успел переодеться, застегнуться на все пуговицы и прийти в себя.

— Умница, — сказал я, перевел дух и вдруг с изумлением понял, что не он один нуждается в сокрытии следов преступления. Наверно, Барнаби тут же почувствовал это; он смущенно улыбнулся мне, как заговорщик, и очень тихо хрипло прошептал:

— Не говори маме.

Не зная, что ответить, я поднял его на руки и прижал к себе. Руки мальчика крепко обхватили мою шею. Я поцеловал его, опустил на кровать и сказал:

— Такое случается со всеми. Я уверен, что она не хотела обижать тебя и теперь жалеет о случившемся. — Высокий, костлявый лоб Барнаби перерезала задумчивая морщина. Я спросил: — Посидеть с тобой? Или ты думаешь, что сумеешь уснуть сам?

Он прошептал:

— Если хочешь, можешь прочитать мне ту книжку про кота. Билли сказал, что ему понравилось. Честное слово.

Он уснул в середине «Сэмюэла Уискерса». Я положил Билли ему под одеяло, забрал мокрые простыни, спустился по лестнице и сунул их в стиральную машину. Вынул тарелки из посудомойки. Накрыл стол для завтрака. Принял ванну, побрился и оделся, продолжая ругать себя за глупость. Я должен был знать. Хотя откуда? Я читал об этом в газетах, но не мог даже представить, что такие вещи может делать знакомый мне человек. Это не укладывалось у меня в голове. К тому же я ни разу не видел, чтобы Клио шлепала сына. Купая мальчика, я пару раз замечал странные синяки и ссадины, но до сих пор думал, что это последствия игр, вполне естественные для здорового резвого ребенка. Дай-то Бог, чтобы это случилось впервые…

В семь часов я заварил чай и отнес его наверх. Клио выпила его, сидя в постели, ее лицо разрумянилось со сна. Я неохотно сообщил:

— Барнаби проснулся среди ночи. Он намочил постель; мне пришлось переодеть его и сменить…

— Дрянь такая. Я думала, он перестал.

Она не чувствовала за собой никакой вины! Я сказал:

— Клио! Дело не в этом. Я заметил у него синяки.

— О Боже! — Она потянулась за очками, надела их и сердито посмотрела на меня.

— Ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

Она испустила вздох великомученицы.

— Ох, иногда он достает меня. Он может быть настоящим гаденышем. Ты никогда этого не замечаешь, правда?

— Что он сделал? Впрочем, что бы это ни было… ладно, неважно. Должно быть, он сильно расстроил тебя.

— Тебе ведь нужно работать в тишине, правда? Ты не хочешь, чтобы он входил и мешал тебе. Вертелся и шумел. Я не могу все время следить за ним. А запереть его в моей комнате ты не разрешаешь.

— Он мне не помеха. Шум меня нисколько не беспокоит. А когда я работаю, мальчик меня ничуть не отвлекает. — Да, несколько раз Барнаби входил ко мне в мастерскую, мирно сидел в углу и играл пузырьками с гуашью, которые я сам ему дал. И Клио знала об этом. Я сказал: — Он прекрасно понимает, что когда я занят, то разговаривать с ним не могу.

— Конечно, не можешь. И он такой чувствительный! Ты твердишь это как попугай. Словно я не такая, словно у меня вообще нет никаких чувств! Ты думаешь только о нем, а на меня тебе наплевать!

— Наоборот. Я думаю о вас обоих.

— Ты не любишь меня! — воскликнула она.

— Глупышка. Я люблю вас обоих… — Я на мгновение осекся, поняв, что сказал это впервые, а потом быстро продолжил: — Возможно, все дело в том, что Барнаби еще не освоился в школе. Со временем все наладится. Думаю, пока что это для него серьезное испытание. Весь этот шум и суета… До сих пор он почти не общался с другими детьми…